хлеба. Но мы не знаем, что писать о таком явлении, как телепатия…

Примером этому служит наша корреспонденция о якобы мошенничестве Калязиной, когда она просила у прохожих деньги. Как выяснилось, она проводила социологический опыт, не содержащий состава преступления. Скорее всего и другие «криминалы» не являются уголовными, в чем без сомнения разберутся следственные органы.

Способности Калязиной – есть редчайший феномен, который надо беречь для науки…

В душном и огромном зале негде было упасть яблоку. Притушенные бра, казалось, не горели, а сочились тончайшей жемчужной пылью, оседавшей на лица напряженной бледностью. Яркий свет горел только в глубине сцены, обдавая задник малиновым пожаром. На этом закате чернели насупленные фигуры – за столом молча сидело человек десять: врач, невропатолог, физик, психолог, кибернетик, философ… Вдоль стола бесшумно двигался худой безвозрастный мужчина в темном костюме, ведущий эту встречу. А на краю сцены…

На краю сцены в длинном черном платье, с бескровным, каким–то прозрачным лицом стояла Аделаида Сергеевна Калязина и одержимо пронизывала зал взглядом угольных глаз.

Петельников и Рябинин переглянулись.

– Часы, – негромко, но слышимо всем сказала она.

– Правильно, – отозвался голос из публики.

Зал сдержанно вздохнул. Кто–то захлопал, но звук ладоней вспугнутым воробьем исчез под негоревшей люстрой. И стало еще тише.

– Кто следующий? – глухо спросил ведущий.

– Разрешите мне.

Молодой человек, наверное студент, неуклюже подошел. Ведущий скользнул по сцене длинными шагами на согнутых ногах, как прошелся старомодным танго. Откуда–то из рукава он выдернул черную повязку и завязал Калязиной глаза. Студент протянул свой предмет – зачетную книжку. Ведущий взял, усмехнулся и поднял ее над головой, показывая комиссии и публике. Спрятав зачетку в ящик, темневший на краю стола, он подошел к Калязиной и снял повязку – как Вию поднял веки.

Калязина вздохнула и безумно оглядела зал. Длинный и лохматый студент, похожий на гигантского цыпленка, приготовился. Она искала его, как тот самый Вий, и не могла найти, хотя он стоял перед сценой, перед ней. И вдруг наткнулась, увидела и вонзилась исступленным взглядом. Студент набычился, заметно бледнея. Калязина все смотрела и смотрела, а студент бледнел и бледнел от какого–то тайного напряжения.

– Зачем вы стараетесь думать о другом, а не о спрятанном предмете? опять тихо и опять слышимо спросила она.

Студент не ответил, залившись предавшей его краской.

– Теперь кто–то очень сильно думает и мне мешает, – сказала Калязина, отчего на зал легла уже больничная тишина.

– Не ты? – шепнул Петельников.

Рябинин вообще ни о чем не думал. Он смотрел во все глаза и во все очки, не понимая, где он, – сидит на эстрадном концерте или видит научный эксперимент. Комиссия из насупленных ученых, как при экспертизе. Артистичная Калязина, танцующий конферансье и заинтригованная публика, как на веселом представлении.

Калязина вдруг бросила студента и воззрилась в потолок:

– Что–то прямоугольное… Книга… Нет, маленькая… Маленькая книга…

Теперь уже откровенные аплодисменты взлетели туда же, за ее взглядом, к потолку. Она устало бросила руки вдоль тела. Тонкая, напряженная улыбка задевала ее губы и тут же сурово исчезала.

Севший было студент неожиданно поднялся и сказал звонким, подобающим гигантскому цыпленку голосом:

– А я о зачетке не думал.

– Это вам так кажется, – снисходительно парировал ведущий.

– Я думал о другом.

– Вы думали о том, как бы не думать о зачетке…

Публика засмеялась: Калязину она побаивалась, ведущего – любила.

– Студент прав, – вдруг сказала Калязина. – Он думал о другом, поэтому я была вынуждена обратиться к мыслям его соседки. Вы думали о зачетной книжке?

– Да. – Девушка испуганно залилась румянцем.

И опять защелкали аплодисменты. Члены комиссии что–то писали, перешептываясь и обмениваясь бумажками. Ведущий прошелся по сцене своим танцевальным шагом. Но студент, этот гигантский цыпленок и по–цыплячьи неугомонный, вновь поднялся и занудным голосом спросил:

– Возможно ли чтение мыслей в том случае, если загаданный предмет будет показываться без индуктора?

– Индуктор – это Калязина, – опять шепнул инспектор.

– Молодой человек, повязка из черной и плотной ткани…

– Возможно, – перебила Калязина. – В следующем сеансе я буду сублимировать именно так.

Обескураженный студент наконец–то растворился в публике.

– Продолжаем сеанс, – оповестил бодрый ведущий.

Рябинин осмотрелся. По рядам бегали какие–то странные нервные завихрения. В зале сидели какие–то странные люди, хотя он знал, что тут собралась главным образом интеллигенция. На ученых докладах эти люди наверняка выглядели не так – сосредоточенно, познающе… На концертах у этих людей определенно были иные лица, ждущие чистой радости. Почему же здесь они стянуты каким–то греховным любопытством? Но такие лица он где–то видел.

– А что, если выйти на сцену и сказать, что она преступница? – шепнул теперь Рябинин.

– Тебе не поверят.

И он вспомнил, где видел такие лица, – в церкви. И он понял, что эти люди собрались тут не познавать, а веровать.

Рябинину захотелось приобрести еще одного единомышленника, кроме инспектора. С другого бока сидел черненький сухощавый мужчина в красивой, вроде бы женской кофте. Он рассеянно поглядывал на зал и не очень смотрел на сцену.

– Какая ерунда, – сказал ему Рябинин.

Сосед кивнул, даже не повернув головы. Рябинин сосредоточился на сцене. Там страдала Калязина, разъедая взглядом новую жертву. И жертва страдала под этим взглядом и взглядом публики.

– Что–то маленькое… Очень мелкое… Оно даже не сублимируется…

Жертва, молодая женщина, неожиданно улыбнулась, словно не выдержала игры в смешинки.

– Милочка, да вы обманщица. Вы ничего не положили…

Во время ответных хлопков на спину Рябинина легла безвольная рука. Он обернулся. Молодой человек, у которого длинных волос хватило бы на двух женщин, тянул ему записку.

– Передать на сцену? – спросил Рябинин.

– Не знаю.

– А что в записке?

– Не знаю.

– Кто хоть написал?

– Не знаю.

– Значит, не вы?

– Не знаю.

Рябинин смотрел на безответного парня, чувствуя, что они тоже попали в тот странный и нервный водоворот, который крутился по залу. Его завихряла Калязина – мстила неверующим и неверящим.

– Ну как – ерунда? – спросил вдруг мужчина в кофте, теперь повернувшись лицом.

– А что? – бессмысленно возразил Рябинин.

– Там написано: «Не говорите того, чего не понимаете».

Под косящим взглядом инспектора Рябинин развернул листок и прочел кривоватые буквы: «Не говорите, если не понимаете». Сосед в кофте усмехнулся.

– Как узнали? – только и нашелся Рябинин.

– Я внушил ему написать эти слова и передать вам.

– Ну, гаси свет, – заключил инспектор.

Мужчина в кофте смотрел на них черными глазами, в которых бегали радужные сполохи. От него пахло коньяком и орехами.

– Товарищи, – сказал ведущий, переставая танцевать и приглушая голос, Аделаида Сергеевна устала. На следующем сеансе она продемонстрирует кожно–оптическое виденье…

Люди выходили молча, не глядя друг на друга. Ни обсуждений, ни смеха, ни той бестолковщины, которая обычно бывает в гардеробах. Казалось,