затруднения. Если бы ему удалось вкрасться в моё доверие, то это, конечно, облегчило бы ему его задачу. Впрочем, мне всё равно — готов ли он или нет. Он ведёт тонкую игру и предаёт себя в мои руки.

Через день или два он переезжает в собственное помещение. Теперь, дон Педро, судьба наша будет скоро решена.

16 января.

Судьба решена.

Сегодня после обеда я вернулся домой неожиданно. Пройдя через залу, которая вела в жилые комнаты, и раздвинув портьеры, отделявшие её от ближайшей комнаты, я увидел мою жену, которая стояла у окна и смотрела на площадь, уже окутанную темнотой.

По своему обыкновению, я закрыл дверь очень тихо. Ковёр заглушал звук моих шагов. Кроме того, я ходил лёгкой, бесшумной походкой — наследственной с материнской стороны походкой тигра, как говорили. Моя жена не слышала моего приближения и продолжала стоять у окна, глядя на умирающий день. Она стояла безмолвно, только её губы шевелились. Мне хорошо был виден её профиль, на который падал последний отблеск света. Я не хотел застать её врасплох — к чему? — но в выражении её лица было что-то такое, что заставило меня остановиться и затаить дыхание. Я не мог разобрать слов, которые она произнесла. Осторожно подвигаясь вперёд, я подошёл к ней почти вплотную, так что мог слышать то, что она шептала.

— На его гербе изображён тигр, — говорила она сама с собой, — и он сокрушит его, как сокрушил многих, как сокрушил меня. Я видела это по его глазам. Я должна желать этого, ибо я его жена. И эту цепь я буду носить до самого конца. Вся жизнь ещё впереди, я так молода. Боже, помоги мне не молиться о смерти моего мужа.

И, прислонившись лбом к твёрдому, холодному стеклу, она упала на колени.

Я вышел так же бесшумно, как вошёл, придерживаясь за стену, пока не дошёл до двери. Тихо поднял я занавес и пошёл в свою комнату. Пусть исполнится желание Изабеллы. Это не так уж и трудно. Время теперь военное. Сначала нужно, однако, привести в порядок некоторые дела. Но это не займёт много времени. Может быть, она и права. Ибо бывают минуты слабости, которые можно искупить только смертью. Разве это невозможно? Но что же я ещё могу сделать? Дон Педро будет мне очень благодарен. Он будет удивляться, почему тигр вдруг стал таким тихим и кротким.

18 января.

Дни идут так же, как и раньше. Дон Педро всё наклоняется над креслом Изабеллы, а она смотрит на него по-прежнему. Дней через десять я смогу наблюдать за ними с моего места, пока не настанет всему конец.

Жаль, что нельзя теперь же расправиться с доном Педро, но я не должен предоставить моей беззащитной жене считаться с последствиями моего деяния. Имя, которое она носит, должно служить к её защите, а не к гибели. Если я умру прежде, чем дон Педро предъявит мне своё обвинение, то мои родные достаточно влиятельны, чтобы оградить мою жену, хотя бы ради носимого ею имени. Дон Педро знает это так же хорошо, как и я.

19 января.

Сегодня его преподобие покинул мой скромный дом и переехал в свою собственную квартиру. Я рад этому, ибо теперь он уже не может постоянно изучать выражение глаз Изабеллы. Что касается дона Альвара, то я не обращаю на него внимания: он человек неумный.

Инквизитор — я могу называть его так, хотя сам он, быть может, недолюбливает это название — поселился неподалёку от городской площади — места своих будущих подвигов. Он как будто проснулся и принялся действовать. Когда я зашёл сегодня в тюрьму, она, к моему изумлению, оказалась наполовину заполненной. Все арестованные — люди богатые, и улики против них неоспоримы, по крайней мере с инквизиторской точки зрения. Очевидно, дон Педро, если захочет, может быть мастером своего дела. Впрочем, при той системе, которая применяется инквизицией, это не особенно трудно. Всегда найдутся лица, которые не побрезгают стать предателями, тем более что церковь платит добросовестно и щедро. Раз пущенная в ход, эта штука становится чем-то вроде бесконечной цепи, звенья которой несокрушимы. Искусство, с которым они сотворены, сделало бы честь самому дьяволу.

Вот он схватил первую жертву невзирая на то, виновна она или нет. Её вздёргивают на дыбу и пытают до тех пор, пока она не сознается, в чём нужно, как относительно себя, так и относительно дюжины других лиц. Затем эту жертву бросают в тюрьму, неизвестно за что и по какому праву. Вот цепь уже захватила целую сотню людей. И, конечно, среди них всегда окажутся такие, которые не вполне слепы и послушны, как этого требует церковь, которые богаты и, может быть, прекрасны, если это женщины. Церковные каноны вбиваются в сердце каждого, словно железные гвозди, разделяя родителей и детей, мужей и жён. Все связи рушатся, если падёт подозрение на кого-либо из членов семьи: дети считают себя тогда свободными от повиновения родителям. Жёны перестают соблюдать обеты верности. Жена и дети такого человека, если он даже неповинен, изгоняются, как нищие, на них ложится клеймо позора. А когда сын делает донос на отца или жена на мужа, то они получают награду и наследство. Надо удивляться ещё, если кому-нибудь удаётся избегнуть доноса.

Раз жертва попалась, для неё уже мало надежды: ни Божеские, ни человеческие законы не могут её спасти, если не захочет того инквизитор. Конечно, можно жаловаться в Рим, если есть деньги и досуг! Но если и придёт оттуда отмена приговора, то что в ней толку для человека, тело которого всё изломано при пытках или уже начало гнить в тюрьме? Конечно, они могли бы защищать себя. Но как? Все улики и имена свидетелей скрываются от них. Принимается свидетельство любого негодяя. При таких условиях сам святой Павел едва ли ускользнул бы от обвинения.

«Пусть те, которые осуждены невинно, ободрятся, — говорит Франческо Пенья, — ибо они страдают за истину и получат пальму мученичества».

Воистину, если б у меня не было такой крепкой веры, я сам сделался бы еретиком. Но какое я имею право порицать? Разве я сам не пустил в ход эти средства, чтобы добыть себе жену? Мне кажется, что когда человек стоит уже в конце своей жизни и оглядывается назад, то он видит вещи в совершенно другом свете и, быть может, в более верном, но уже поздно.

20 января.

Время идёт. Я довольно