Затем она шепотом произносит:

— Я… я помню.

И по какой-то причине от ее слов у Сигруда болят уши — или, быть может, разум. Сперва он думает, что они как будто звучат одновременно, но дело не в этом — скорее, услышанные им слова еще не произнесены, он слышит то, что будет произнесено, может, в следующую секунду или еще через секунду, и это странное, шизофреническое чувство ломает его.

Ивонна склоняется к ней.

— Тати? — нервно спрашивает она. — Тати, это ты?

Девушка встает, ее лицо по-прежнему скрывают волосы.

— Нет, — говорит она. — Нет, это не так.

Потом она запрокидывает голову, и ее крик летит к вершине башни:

— Тулвос! Тулвос, дочь прошлого, ты помнишь? Я помню! Я теперь все помню!

Ноков роняет челюсть. Потом он рычит и кидается на нее.

— Я знаю, кто ты! Я понял, кто ты такая, я понял, кем ты была все это время!

Он опоздал, он слишком далеко. Тати — или та, кем она стала теперь, — отрывается от земли, взмывает в воздух и летит прямиком к далекой стене, туда, где совсем недавно приключилась Божественная битва.

И когда она приближается, все… останавливается.

Ноков, который был полоской тьмы в считаных футах позади Тати, замедляется, пока не зависает в небе, словно черное насекомое в ловушке янтаря.

Ивонна, которая поворачивалась, чтобы посмотреть вверх, цепенеет как статуя, ее волосы застывают в причудливом положении, словно она плывет под водой.

Сигруд озирается, тяжело дыша. Ему теперь очень трудно оставаться в сознании, но он видит частицы пыли, повисшие в воздухе, далеких мирградцев, замерших на полушаге, убегая прочь, и даже мотылька у ближайшего уличного фонаря, чьи изящные белые крылья застыли на полувзмахе.

— Ивонна, — говорит он, задыхаясь, — Ивонна, что… что происходит?

Она не отвечает. Она словно висит в пространстве, не шевелясь.

Голос Тати звенит над ним, громкий и неистовый:

— Дочь минувшего, узнаешь ли ты меня? Ты меня знаешь, Тулвос, ты меня знаешь? Ты помнишь, когда мы были одним? Ты помнишь, что с нами сделали? Ты помнишь, кем мы были?

И Сигруд мгновенно все понимает.

Он понимает, почему Шара врала ему в убежище. Он понимает, почему она хотела остаться в живых и задержать возвышение своей дочери.

Он понимает, кем был искалеченный божественный ребенок, чьи владения оказались так велики, что угрожали всем изначальным Божествам.

Он вспоминает, как Олвос говорила: «Скоро стены вырастут, и заря окажется под угрозой. А время, как всегда, останется нашим самым страшным врагом».

Мысли Сигруда неудержимо летят. «Что, если божественный ребенок был не просто искалечен?» Он вертит головой, игнорируя жестокую, ужасную боль, и пытается увидеть Тати, которая приближается к Мальвине. «Что, если его разделили надвое? На двух разных людей, которым было запрещено приближаться друг к другу, которых заставили забыть друг о друге, иначе вся реальность оказалась бы под угрозой…»

— Они время, — говорит он слабым голосом. Моргает, чувствуя приближение обморока. — Прошлое и будущее — половинки одного целого. Они само время.

Голова слишком тяжелая. Он роняет ее на грудь. Потом закрывает единственный глаз, и приходит тьма.

Когда фигура подлетает, Мальвина отшатывается, думая, что это Ноков — но это не он. Вновь прибывший движется… странно. Он мечется по небу, словно летучая мышь, и у Мальвины уходит несколько секунд, чтобы понять: он пляшет между секундами, грациозно перепрыгивает от одной к другой — но лишь к тем, что еще не наступили. Мальвина всегда считала, что это невозможно. Это противоречит самой ее сути.

Фигура, метнувшись к Мальвине, приземляется на ступеньки рядом с нею. Это девушка, примерно того же возраста, что и она сама, и выглядящая… знакомо. Мальвина выпрямляется.

— Т-татьяна?

— Нет, — говорит девушка.

Она смотрит на Мальвину, и та видит, что ее глаза изменились. Теперь они странно бесцветные, но, глядя в них, Мальвина испытывает странное чувство: как будто в глазах этой девушки она видит все, что случится в следующие мгновения.

Она смотрит девушке в глаза. Потом ахает и в ужасе отворачивается.

— Ты знаешь меня, Тулвос, — медленно говорит девушка. — Ты знаешь меня, дочь прошлого. Ведь так?

— Я… да, — неохотно говорит Мальвина. — Да. Я… думаю, что знаю.

Лицо у девушки яростное, ужасное.

— Скажи вслух. Скажи мое имя.

— Ты… ты будущее, верно? — говорит Мальвина. — Я дочь минувшего. А ты — грядущего. — Мальвина закрывает глаза и постепенно осознает, что имя девушки ей известно. — Ты… ты Алвос, верно?

Та кивает.

— Теперь ты помнишь. Как и я наконец-то. Так нас назвали. Но я нечто большее. Как и ты.

— Что?

— Разве ты еще не вспомнила, Тулвос? Они сделали так, что каждая из нас должна постоянно отталкивать другую, чтобы мы не оказались в одном месте, в одно время… И теперь я понимаю почему. Потому что они знали, что если мы сблизимся, то можем вспомнить. Теперь, когда я осознала себя, когда я рядом с тобой, я вспомнила все.

— Вспомнила… что? — спрашивает Мальвина.

Алвос подходит ближе.

— Ты не вспоминаешь, потому что не хочешь вспомнить. Когда ты в последний раз видела мать? Твою настоящую мать — Олвос. Ты помнишь?

— Тебе-то какое дело?

— Ты была юной, — продолжает Алвос. — Совсем маленькой, в лесу, ночью… Олвос была там. Она плакала. И другие Божества тоже были, все шестеро. И они взяли тебя и увели прочь от нее, во тьму…

Глаза Мальвины распахиваются.

— Откуда ты это знаешь?

— Потому что я помню то же самое, — говорит Алвос. — Потому что это одно и то же воспоминание. — Она приседает, чтобы заглянуть Мальвине в лицо. — Потому что в тот раз мы были не двумя людьми, но одним.

Мальвина долго глядит на нее в изумлении. Потом шепчет:

— Нет…

— Ты помнишь наше имя? — спрашивает Алвос. — Имя той, кем мы были?

Мальвина закрывает глаза.

— Хватит. Прошу, замолчи.

— Я помню, — тихо говорит Алвос. — Мы были Семпрос. Прошлое и будущее, сплавленные воедино. Само время. Все, что было, все, что будет, и все, что есть, — в едином существе, едином разуме.