Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пин уже плохо воспринимал окружающее, когда вдруг сообразил, что они куда-то пришли. Он привалился спиной к дереву и на какое-то время забылся, предавшись блаженному покою. Потом произносимые рядом слова вернули его к действительности:
— Не беспокойся, я теперь и сама умею ходить тайными тропами. Этого лесовика я держала при себе только на всякий случай. Не медли, любимый, спеши туда. А я навещу Клахара. Ничего не бойся, к тому времени, как они подойдут, я уже буду рядом с тобой. Даже Рэдхэнд не сможет мне помешать.
Пин открыл глаза. Вокруг стояли люди с лошадьми в поводу и буравили его взглядами. Лесовик лениво подумал, что никогда еще не видел такого скопища смертных. В другой ситуации их присутствие раздражало бы Пина, сейчас он равнодушно оглядывал людей, и они отводили глаза, встретившись с ним взором. Ну и пускай их себе таращатся…
Потом он посмотрел на Истер. Она стояла рядом с высоким человеком в черном доспехе, положив руки ему на плечи. Пин отнюдь не сразу узнал в нем Длинного Лука. И тут его охватила дрожь. Предводитель Зеленой Вольницы источал волны чистого зла, тусклые отблески света на его облачении леденили сердце, а выражение лица вызывало безумное желание немедленно скрыться — и бежать, бежать, пока служат ноги, а после ползти все дальше и дальше… Однако, странное дело, вместе со страхом в груди поднялась и упрямая ненависть, придающая сил. Пин подобрался, отбросив желание отдохнуть, и внимательнее прислушался к разговору.
— Все-таки объясни мне толком, — говорил Длинный Лук. — Наши враги овладели Первозданной Силой или нет?
— Это трудно объяснить, — отвечала Истер и, кусая губы, торопилась подобрать нужные слова. — Скорее, она владеет нашими врагами. Я думаю теперь, что Первозданная Сила обладает своей волей, только непохожей на человеческую, поэтому ее можно поставить на службу себе. Главное в другом. Эти люди сейчас оглушены Силой, они едва ли понимают что делают. Их тайная тропа закончится у холма на северо—востоке от замка. Я знаю это — не спрашивай как, просто поверь. Я шла по их следу, а когда поняла, обогнала и свернула прямо к тебе. Скачи, милый, скачи, сейчас нет ничего важнее, чем перехватить клад. Торопись.
— Хорошо, — ответил Длинный Лук. — Гуччо, ты слышал?
— По ко-оням! — зычно крикнул верзила с кривым мечом, взлетая в седло.
Длинный Лук быстро поцеловал Истер и оседлал волчеца:
— Жду тебя… За мной!
И отряд поскакал вдоль опушки, огибая замок. Истер смотрела вслед, пока люди не скрылись из виду, и перевела взгляд на спешивших к ней с другой стороны орков. Буркнула под нос: «Черт с ними» — и обратилась к лесовику:
— Иди сюда.
Пин медленно встал.
— Ты свободен, можешь идти куда угодно. Если хочешь, могу за услугу твою дать совет: проваливай вместе со всем своим племенем из этой страны, лучше всего куда-нибудь на край земли. Вряд ли вы охотно пойдете ко мне на службу, а значит, церемониться я с вами не стану.
— Душа Финна, — напомнил лесовик. — Мне не нужно ничего лишнего, но у нас был уговор. Отпусти его душу.
— Ах это? О, ну что ж. Душа твоего друга свободна!
Пин нахмурился:
— Ты не колдуешь. Отпусти его!
— А я и в хижине не колдовала, — засмеялась Истер. — Ты что, думаешь, мне так нужна душонка никчемного старца, чтобы я тратила силы на обряд? Мне нужен был ты, а тебя достаточно припугнуть. Вот тебе еще одна плата за услуги — хороший урок. Все, проваливай, я должна спешить.
— Ты… обманула меня?
Нельзя сказать, чтобы откровение Истер ошеломило Пина, он подозревал нечто подобное. Но подозрения ничего не значили, он не мог позволить себе ошибиться.
— Ты еще здесь?
Пин согнул себя в низком поклоне.
— Благодарю тебя, госпожа.
Истер не ответила, развернулась и пошла навстречу оркам. Пин отступил за дерево, но «проваливать» он не собирался. Ненависть кипела в нем, хотя, впрочем, это не была ненависть в чистом виде. Сам Пин этого не осознавал, однако в его груди трепетала искренняя любовь к старому Финну. Особенно болезненно ощутимая после того, как над ней надругались, превратив ее в кнут. Обида на мимоходом случившееся зло и вызвала благородную ненависть. Тем более Пин многое мог припомнить Истер, а теперь к ее деяниям прибавились еще и незваные пришельцы, давным-давно изгнанные Аннагаиром с земли.
Юная ведьма обменялась с вожаком прибывших несколькими словами на режущем слух орочьем наречии, после чего устремилась вдоль леса, выходя на тайную тропу. Пин, пригибаясь к самой земле, устремился за ней. И едва не потерял. Проложить тайную тропу на коротком расстоянии очень сложно, лесовик просто не ожидал, что хрупкая фигурка девушки растворится в воздухе уже через несколько шагов. Но Истер сделала это. По всей видимости, что-то сильно вдохновляло ее.
Что ж, Пин тоже был вдохновлен достаточно, чтобы, забыв усталость и даже просто здравый смысл, нащупать еще не растаявший след тайной тропы Истер и незаметно проследовать за ней.
В это самое время трое драконоборцев скакали во всю прыть, нарушая законы геометрии, физики, а пожалуй что, и вообще всех наук далекого грядущего. Они скакали напрямую — по широкой дуге, следуя по прямой линии, — пролетали места, которые на одной линии не находились. Хорошо знавший местность Гарри не раз замечал: вот заблестит впереди ручей, поднимется холм, но заслонит их кустарник или высокое дерево — и они вдруг оказываются уже за спиной.
Однако Гарри не думал об этом.
Ему было страшно.
Ни враги, ни чудовища не могли пробудить в его душе такого небывалого, щемящего, пронзительного страха, какой испытывал он теперь, глядя на лица друзей.
Он давно полюбил их, и Изабеллу, несчастную девушку без судьбы, и Джона, мистического посланника непостижимых времен. Давно разглядел в них порядочных, честных людей. И хотя он по-прежнему благоговел перед молодым Рэдхэндом, это не мешало ему испытывать обычное чувство уважения к человеку, способному признать свои ошибки и решительно неспособному на предательство.
Но сейчас он не видел рядом с собой этих людей.
Уже долгое время все трое ехали в полном молчании, и отнюдь не скорость скачки была тому виной. Просто спутники Гарри не нуждались в словах. Их лица были озарены одними и теми же мыслями, явно далекими от простых человеческих забот, а когда они обменивались взглядами, казалось, успевали за короткий миг сказать друг другу что-то такое, для чего не хватило бы никаких, самых изощренных и ученых слов. Внутренняя озаренность делала их обоих прекрасными… хотя, если бы Гарри взялся выражать свои ощущения, он сказал бы: слишком прекрасными.
Они были похожи на героев древних легенд и сказаний. Нечеловечески прекрасные, нечеловечески возвышенные. Гарри вдруг понял, что никогда не мог представить себе таких героев по-настоящему.
И он подумал — как ни горько было признавать это, проведя многие годы в опьянении несбыточных мечтаний под величавые песни древности и собственные им подражания, — что сам он никогда не сможет стать героем легенды. И даже не хочет этого. Он чувствовал себя очень одиноким.