— Мышонка! — прошептал, или, вернее, показал я ему губами, видя, что он не понимает.

Он кивнул и со вздохом поднялся. Втроем мы вышли в холл, как раз когда Пажов пылко вступил под фонограмму. Кто-то на нас даже зашикал.

В холле никого не было. Охрана, забыв о своих обязанностях, столпилась у прохода в зал, увлеченная пением заезжей знаменитости.

— Меня зовут Лариса Александровна, — дама схватила Храповицкого за руку и принялась горячо трясти, не обращая на меня внимания. — У меня к вам один очень деликатный вопрос.

Она сделала вид, что смутилась. Даже довольно неуклюже хихикнула, кокетливо прикрыв наманикюренной ладошкой рот. Мы с Храповицким ждали.

— Вы, наверное, знаете, что Егор Яковлевич — близкий друг нашей семьи? — продолжала она. — Он так трогательно опекает Машеньку...

Она умиленно улыбнулась. Лицо же Храповицкого перекосилось. С его точки зрения, отношения губернатора и Мышонка не давали повода для материнской гордости.

— Так вот, Егор Яковлевич намекнул нам, что у Машеньки есть шансы на победу, — Лариса Александровна многозначительно посмотрела на Храповицкого.

— Наверное, — уклончиво согласился он.

— Так да или нет?! — голос ее сразу взлетел наверх, и в нем зазвучали требовательные интонации.

— Скорее, да, чем нет, — неохотно признал Храповицкий. — Раз Егор Яковлевич намекнул... Вообще-то, предполагается, что это конкурс... То есть неизвестно, кто победит.

С минуту она смотрела на него подозрительно. Затем смягчилась.

— Но всем же и так понятно, кто тут решает, — уверенно проговорила она, снова возвращаясь к своей неестественно певучей светской интонации.

Храповицкий вновь нахмурился. Он любил подчеркивать, что всегда решает он. И ему совсем не нравилось напоминание о том, что кто-то решает за него.

Если мать Мышонка и заметила его реакцию, то не придала ей значения.

— Я, собственно, хотела обсудить тему подарков, — перешла она к делу.

— Какую тему? — переспросил Храповицкий.

— Бог мой! Ну, подарков, — снисходительно улыбнулась она ему. — Того, что будут преподносить спонсоры.

— Обсуждайте, — холодно ответил Храповицкий.

— Егор Яковлевич обещал, что Машеньке... простите, победительнице, дадут норковую шубу, шесть тысяч долларов и машину. Я правильно запомнила? — Она кокетливо поправила свой нашитый мех.

— Ну, допустим, — отозвался Храповицкий, начиная злиться.

— Я хотела бы все это увидеть, — вкрадчиво заключила она. — Чтобы, знаете ли, не вышло какой-нибудь ошибки.

В глазах у Храповицкого вспыхнула такая ярость, что я несколько обеспокоился за судьбу мехового украшения нашей собеседницы, которым она, видимо, так гордилась. Соблазн тряхнуть ее за воротник, чтобы привести в чувство, возник и у меня. Но Храповицкий совладал с собой.

— Вот мой заместитель, Андрей, — произнес он сквозь зубы. — Он отвечает за подарки. Все свои вопросы можете адресовать к нему. Извините, мне некогда.

И резко повернувшись, он нырнул в зал, откуда разливался звучный тенор Пажова, усиленный динамиками.

На секунду она опешила, потом схватила меня за руку с тем же энтузиазмом, с которым до этого жала ее Храповицкому.

— Андрюшенька! — пропела она. — Значит, это вы здесь распоряжаетесь!

Кажется, она вновь собиралась пуститься в объяснения по поводу отношений губернатора и Мышонка, но я не дал ей сделать этого.

— Вы хотите посмотреть призы? — спросил я коротко. Она энергично закивала, радуясь моей догадливости.

Я попросил ее подождать, вновь сбегал в зал, вызвал недовольного Плохиша и объяснил ему суть дела. Плохиш хмыкнул, бросил на даму косой взгляд и важно насупился.

— Шуба в комнате, можно проверить, — объяснил он матери Мышонка. — Ключ у меня. Деньги тоже у меня. А тачка на улице. На нашей стоянке.

— Это далеко? — забеспокоилась она.

— Минут десять-пятнадцать. Если на машине. Да вы не переживайте, стоянка охраняемая. Мы там пацанов оставили.

— А можно туда съездить? — попросила она ласково. — Мне, конечно, не очень удобно вас беспокоить...

Плохиш прикрыл глаза и, судя по артикуляции, неслышно произнес длинную непечатную тираду.

— Зачем? — мрачно осведомился он наконец.

— Ну я прошу вас, — настаивала она.

— Ладно. Поехали, — буркнул он нелюбезно. Довольный тем, что сумел сплавить ему заботливую мамашу, я поспешил в зал, где уже начался очередной тур конкурса.

— Слушай! — возмущенно зашептал мне Храповицкий, перегибаясь ко мне за спиной Вихрова. — Я такую наглость первый раз в жизни встречаю. Ну и подруг себе Егор выбирает! Дочь — воровка, мамаша — сводница!

Я пожал плечами, помня о том, что, по словам Ефима Гозданкера, у губернатора был когда-то роман и с матерью.

— Тихо-тихо, — зашикал бородатый телевизионщик. — Дайте посмотреть-то!

Красавицы, одетые по-спортивному, уже перешли к показу гимнастических номеров. Они танцевали, вставали на мостик, прыгали через скакалку. Должен признать, что Мышонок здесь проявляла себя в лучшем виде и даже сумела продемонстрировать пару нехитрых трюков вроде шпагата и колеса. Наверное, в детстве она посещала спортивную школу.

— Вован! — громко взмолился Вихров. — Убери куда-нибудь этих заморышей! Пусть не гремят костями.

Виктор фыркнул, а Храповицкий поморщился в досаде на низменные вкусы своего нового друга. Вид недокормленных женщин всегда был приятен эстетически развитому глазу шефа.

Ближе к перерыву в проходе вновь возник Плохиш, сердитый и раскрасневшийся. За ним маячила Лариса Александровна, приветственно махавшая мне рукой. Я вышел к ним.

— Я, в натуре, не догоняю, чего от меня хотят! — зашипел Плохиш, избегая смотреть в ее сторону. Щеки его тряслись, глазки бегали. — Ты лучше сам с ней говори!

— Фу, как грубо! — обиделась Лариса Александровна. И обращаясь исключительно ко мне, запела:

— Вы понимаете, Андрюшенька, этот неласковый молодой человек предлагает нам совсем не ту модель, какую нам бы хотелось!

— Губернатор сказал — «восьмерку»! — замотал головой Плохиш, словно испытывая острый приступ зубной боли. — Мы и подготовили «восьмерку»!

— Но там же только две двери, — с невыразимым укором возразила Лариса Александровна. — Если я, например, попрошу Машеньку подвезти меня и мою подругу, то как же нам туда забираться?

— Губернатор сказал «восьмерку»! — отчеканил Плохиш.

Он пылал негодованием.

— А мне не нравится! — капризно воскликнула Лариса Александровна. — Можно же уступить даме!