Перед нами — низкий инкрустированный столик с серебряным подносом, его роскошные ручки выполнены в форме переплетенных змей, на нем — ароматный настой из трав.

— Все, что связано с вами, настолько загадочно, вы понимаете? — Она поднимается, чтобы разлить настойку в большие фарфоровые чашки. — Не буду удаляться от темы, но замечания на ваш счет, догадки моего племянника, мягко говоря, вызвали у меня удивление. Ваши контакты, прошлые и настоящие, аура тайны, которую вы излучаете, и пути, по которым вам довелось пройти, — все это, вместе взятое, вызывает глубочайший интерес. Поверьте мне, есть много причин, по которым я настояла на этой встрече, и главная из них — я надеюсь, вы не обидитесь — состоит в том, чтобы рекомендовать вам большую осторожность во всем, что вы делаете: во всех ваших поступках, словах, даже в мыслях. Умоляю вас, не пренебрегайте моим предостережением.

Я наблюдаю, как она меняет позу во вмятине на диване, на которой предлагает мне сесть, обеими руками подносит чашку ко рту и глотает горячую ароматную жидкость. У меня перехватывает дыхание.

— Не волнуйтесь. Я постараюсь быть тактичной, насколько смогу, но позвольте мне задать вам вопрос, подумайте, почему я так настоятельно советую вам проявлять осторожность. Может даже создаться впечатление о некой скрытой опасности, присутствующей постоянно.

Она ставит чашку обратно на поднос.

— И это именно так. Позвольте мне немного рассказать вам о том, как обстоят дела здесь, в Венеции. Необыкновенная власть этого города, ставшего мостом между Востоком и Западом, зиждется не только на воде, на которой он стоит, и гениальности задумавших и построивших его беженцев. В той же мере она исходит и из горнила духа художников и писателей, которыми он перенаселен. В течение многих столетий правители этой лагуны плели сложнейшую паутину из стоящих у власти и шпионов, стражников и магистров, от которых не уйти никому. Необыкновенно сложный баланс поддерживает взаимоотношения этого народа с королями и дипломатами всех стран, с теологами, церковниками и высшими властями каждой религии, с собственниками и владельцами полей или товаров, какие только производят на земле. В то же время внутри самого города раскинулась сложная сеть, в которую попадаются и приезжие, и прожившие в городе какое-то время. Существует одна полиция для богохульников, а вторая — для проституток, эта — для сводников, а та — для драчунов. Есть те, кто контролирует лодочников, и те, кто наблюдает за оружейниками. Никто не скажет, кто здесь командует, но все должны опасаться тысячи глаз, постоянно придирчиво изучающих эти улицы, стоящие на воде. Сложная система из множества грузов и противовесов гарантирует власть Республики Венеция. Это единственная вещь, которая принимается здесь в расчет, как в королестве кривых зеркал, отражающих совсем не то, что существует на самом деле, где все не то, чем кажется, а все реальное часто скрывается за тяжелыми портьерами. Возьмите, к примеру, дожа, прославляемого на грандиозных регатах и почитаемого всем народом от его назначения до самой смерти. Даже он, тот, кто не обязан ни перед кем отчитываться, тем не менее не может открыть адресованное ему письмо, не получив предварительно разрешения советника, специально для этого предназначенного. Не говоря уже об утонченных мыслителях, направляющих ненависть низших классов, разделяющих их и изобретающих тысячи предлогов, тысячи игр, чтобы они боролись между собой с ненавистью столь же кровавой, сколь и беспричинной, но никогда не поднимали оружия против тех, кто держит бразды правления. Великое множество проституток и режущие глаз цвета, уйма художников и гурманов, мой дорогой Лудовико, служат лишь для того, чтобы скрыть шпиков и стражников, судей и инквизиторов, неустанно наблюдающих за всем городом.

Мой взгляд привлекает декольте: пока мне не удалось привыкнуть к этим роскошным венецианским вырезам. Меня бросает в жар. С опасением изучаю дно чашки — кашица из черных листьев. Чувствую, как размякаю до костей, все глубже утопая в диване. Неожиданно я начинаю беспричинно смеяться.

— Вы находите это смешным?

— Простите меня великодушно, но столь приятное общество совсем не соответствует вашему мрачному рассказу. Я видел многие войны, да и просто бойни, но мало разбираюсь в тонком оружии власти.

— Никогда не стоит его недооценивать. Я хотела сказать, что власть не всегда находится в руках одного-единственного правителя, а распределена между различными магистратами и корпорациями, а значит, можно предпринимать очень дерзкие маневры. Но только если ты способен понимать и подкупать эти власти, когда необходимо. Такова свобода, царящая в Венеции, но не ее устройство, которое многие пытаются подкосить, но никто так и не понимает до конца.

Она подвигается ближе, и я упиваюсь запахом ее духов.

— Видите ли, мы одалживаем им деньги. И как всегда, те же люди, которые нам угождают сейчас, вскоре начнут на нас охоту. Мы научились делать то же самое. Мы сажаем на крючок влиятельных людей, мы поддерживаем жизненно важные отрасли и виды деятельности, решаем, когда и при каких условиях развязать тесемки своих кошельков. Купцы Риальто — наши должники, как и оружейники Арсенала. Семьи патрициев Совета десяти и династии, поставляющие Республике епископов и магистров, всегда склонные к расточительству, обязаны нам большей частью роскоши, которой они привыкли себя окружать. Для них наши деньги столь же важны, как воздух, которым они дышат, — им придется подумать дважды, прежде чем выступить против нас. С другой стороны, мы должны понимать, что подобная идиллия не затянется надолго.

Вставляю фразу:

— Надо иметь легкую сумку.

Она улыбается:

— Коррупция — это всегда тонкая нить, которую очень сильно натягивают множество грузов и противовесов. Это и есть та осторожность, о которой мы говорили. — Выражение тревоги появляется на ее лице. — Надо знать, от кого защищаться, какие силы способны нарушить существующее равновесие. Появилась совершенно новая порода инквизиторов, людей хитрых и фанатичных, направляемых кардиналом Караффой, опасным, как никто другой. Уже не одно десятилетие он всегда вовремя оказывается в нужном месте, все более и более повышая собственную роль в «Святой службе», которую Папа учредил специально для него, а с сорок второго он стоит у ее руля, выращивая новую свору свирепых преданных и неподкупных гончих. Именно их вам и следует особо опасаться — они выслеживают добычу, делают стойку и преследуют жертву, пока та не упадет.

Донна Беатрис умудрилась передать мне свое волнение — древний страх, который, кажется, всегда был присущ ей еще с начала времен. Меня пробирает дрожь.

— Я знаю людей этой породы. Страх — вот оружие, которым они покоряют людей. Страх перед Богом, перед Божьей карой и перед подобными им самим. Мы не можем мобилизовать армии, которые будут сражаться с ними, но можем, по крайней мере, вдохновить других людей пойти на это. Существует партия кардиналов, враждебных инквизиции, — спиритуалисты — но, к сожалению, они не способны к борьбе, в то время как другие думают лишь о собственной карьере, — и вот единственная реальная вещь, которую им удалось создать.