Отвар донны Деметры заставляет его чуть протрезветь, и он бросает заинтересованный взгляд на бутылку, которую я выставляю на стол. Я откупориваю ее.

— Немцы… Вам приходилось встречаться с немцами в монастыре?

— Э, немцы? Они были его любимчиками, самыми надежными людьми, большого ума и безупречной репутации. Вслед за ними шли испанцы, да, но это потому, что он говорил им, кого надо убить, и они убивали. Сукины дети!

— Меня интересуют немцы. — Я наполняю его бокал.

— Немцы, конечно же я их видел. Постоянно одни разговоры о Лютере… — Он пьет вино залпом. — Он говорил, Караффа, что немцы замечают все, очень пунктуальны, ничуть не похожи на нас, оборванцев, погрязших в болтовне. Самые надежные.

— Ты помнишь имена?

Пузо трясется под столом от хохота.

— Эй, а не слишком ли много вы спрашиваете? Имена. В монастыре ты всегда лишь Бартоломео, Джованни, Мартино… Имена ничего не значат.

— Скольких ты видел?

Отрыжка от красного вина.

— Шестерых, семерых, а может быть, десятерых, если считать и швейцарцев, говорящих на том же языке. Немцы… Опасные люди.

Голова начинает раскачиваться. Я кладу деньги на стол:

— Скажи моим девочкам, чтобы они достойно позаботились о тебе.

Он приходит в себя:

— Мой господин, да благословит вас Бог, я уже говорил, что вы благороднейший господин. Как только вы вновь захотите послушать болтовню Бартоломео, только свистните…

Венеция, 8 октября 1546 года

Ведущий к Риальто мост заполнен лотками, торговцами и прохожими. Кажется, он вот-вот рухнет в канал — такая на нем давка. Работаю локтями, прокладывая себе дорогу и совершенно не обращая внимания на брань, которой меня поливают. Подхожу к Мерчерии — в переулках еще слышны крики торговцев тканями и ювелиров, но, по крайней мере, уже можно дышать.

Старый немец, бесцельно шатающийся, как и все здесь. Вначале была мысль отправиться в монастырь театинцев, но сейчас я больше не хочу этого — нет смысла.

Монастырь. Никто не знает, что происходит в монастыре, никто не знает, кто ты есть: в монастыре твое имя ничем не отличается от других имен, имен всех и каждого, как сказал Бартоломео.

Немцы, по крайней мере дюжина немцев. Люди, считавшие, сколько раз сходил отлить Лютер, отправленные в нужное место в те времена, когда никому не известный августинскнй монах обнародовал в Виттенберге свои тезисы.

Пересекаю реку Сан-Сальвадор и направляюсь к кампо Сан-Лука.[81]Вопли продавцов и покупателей чуть стихают.

Виттенберг. Переломный момент, ошибка, стоившая одной жизни. Моей. Лютер мертв. Протестанты создали свою реформированную церковь, все игры кончились. Шпионы призваны в Италию для нового предприятия. Ставка — власть Рима, возможно, Святой престол. Новые указания, несложно представить какие: внедриться во враждебную партию внутри самой Римско-католической церкви, к спиритуалистам, тем, кто хочет заключить соглашение с протестантами, шпионить ла каждым их шагом и сообщать хозяину. Пожалуй, даже заискивать перед ними, по достоинству оценивая их блестящие умы, ожидая ошибки, а потом — нанести им смертельный удар. Точно так же, как и в Германии.

Как и Мюнцеру.

Как и анабаптистам.

«Время насаждать, и время вырывать посаженное».

Коэлет 3,2.

Я сажусь на уступ пилястра на берегу реки Фузери.

Бумага крошится между пальцев, но слова по-прежнему читаются там, где следы, оставленные временем, не разрушили четкой линии чернил. Письма, рассказывающие историю двадцатилетней давности, когда Германия воспламенялась от слов Магистра Томаса — их тщательно сберегли. Теперь мне понятно, почему я носил их с собой все эти годы. Чтобы они напоминали мне о тебе.

Коэлет.

Я подбрасываю в воздух монетку и ловлю ее, когда она падает. Надпись все еще прекрасно видна: ОДИН ГОСПОДЬ, ОДНА ВЕРА, ОДНО КРЕЩЕНИЕ. Реликвия, оставшаяся после очередного поражения. Редкая вещь, почти уникальная, выкованная на монетном дворе в Мюнстере.

Лодочник издает предупреждающий крик перед тем, как обогнуть излучину реки и скрыться из вида. Чайки мирно плавают на поверхности, внимательно изучая что-то в глубине воды.

Ты шпионил за Лютером. Ты шпионил за Мюнцером. Ты шпионил за анабаптистами, более того, был одним из них. Одним из нас. Возможно, я знал тебя.

Коэлет.

Крестьяне на равнине.

Жители Мюнстера, забаррикадировавшиеся за крепостной стеной.

Женщины и дети.

Трупы, сложенные в штабеля.

Ты здесь. Караффа не может обойтись без такой важной пешки, как ты. Ты достойно служил ему, но теперь есть инквизиция, время героев-одиночек прошло: они собирают слухи, информацию, шпионят за спиритуалистами, выжидая самый подходящий момент.

Ты здесь. Там, где разыгрывается решающая партия, как всегда, как было и двадцать лет назад. Двадцать лет из моей жизни.

Трупы, сложенные в штабеля.

Магистр Томас, Генрих Пфайффер, Оттилия, Элиас, Йоханнес Денк. Якоб и Матиас Зиглер, совсем еще мальчишки.

Мельхиор Гофман, умерший несколько лет назад в страсбургской тюрьме. Верный Гресбек и братья Брундт, захваченные и казненные под стенами Мюнстера. И Майеры, и одолживший мне свое имя Бартоломе Букбиндер, которые погибли во время героической обороны города.

А еще Элои Пруйстинк и все братья из общины Антверпена.

Процессия призраков на берегу канала.

Остались только ты и я.

Последние свидетели эры, катящейся к закату. Две старые усталые тени.

Во мне больше нет прежней ненависти, и в этом — мое преимущество: я стану внимательнее, хитрее и изощреннее.

Теперь я смогу выгнать тебя из логова.

За площадью Сан-Марко мол вытягивается в направлении Арсенала, где непревзойденные венецианские корабли ожидают спуска на воду.

Напротив остров Сан-Джорджо-Маджоре с бенедиктинским монастырем. Док Арсенала находится слева — плотники не покладая рук работают над каркасами двух внушительных галер.

Я сажусь, чтобы посмотреть за работой этих прославленных на весь мир мастеров, но не так-то просто привести в порядок собственные мысли.

Элементы картины всегда одни и те же. С одной стороны — английский кардинал, любимец всех тех, кто хочет воссоединения с протестантами, лошадка, на которую сделал ставку император, рассчитывающий на религиозный мир между христианами, потому что империя уплывает у него из рук. Враг, которого яростно ненавидят кардиналы инквизиции, развязавшие интеллектуальную войну.