С одиннадцати часов утра бегал я до самого вечера; жадное мое любопытство гоняло меня из места в место; обедал у Ресторатера; заходил часто отдыхать то в кофейные домы, то в конфектные лавки, и возвратился в свой трактир весьма доволен.

Теперь не имею ничего более вам сообщить; запечатываю письмо свое, и посылаю его на почту. Желаю искренно, чтобы вы, друзья мои, провождали время с такою же приятностью, с какою я провел его в первые два дни с моего сюда приезда. Обнимаю вас от всего сердца! Адрес мой…

23 Августа.

После моего последнего к вам письма располагался я употребить еще несколько времени на обозрение Лондонских улиц; но кошелек мой напомнил мне, что есть у меня дело понужнее. Надобно вам знать, что я предприял путешествие в Англию без рекомендательных писем, без товарища, не зная Англинского языка – и без денег. Не считаю четырех сот марок, полученных мною перед отъездом моим из Гамбурга от Г. К-са, и которых едва стало мне доехать до Лондона. – Отсюда вижу, как вы хмурите брови; отсюда слышу, как называете меня ветреным: но, друзья мои! всякому своя судьба! Вам определено наслаждаться в домах своих, всеми удовольствиями семейственной жизни; мне – быть скитающимся странником с душою всегда беспокойною, всегда растерзанною – и еще более беспокойною, естьли долго остаюсь на одном месте. Рейналь написал, что путешественник не может быть добрым гражданином: не знаю; но уверен, что он может быть добрым человеком – честным и чувствительным; словом сказать, достойным вашего дружества.

Я всегда имел правило, путешествуя, посещать везде Руских Священников; они по большой части люди умные, и зная хорошо землю, в которой уже давно живут, могут на многое быть полезными. Следуя сему правилу, пошел я к Г. С-ву[346]. Лон-лакей был моим проводником. Постучался раз, постучался два; потерял терпенье, и, наконец, стучался до тех пор, пока слуга выбежал стремглав осведомиться о неугомонной особе, которая столь неучтиво дерзала нарушать спокойствие господина его. Ввели меня в комнату, очень хорошо прибранную, и чрез несколько минут явился ко мне человек довольно молодой, довольно недурной, высокого роста, стройной, статной, осанистой, одетой с величайшим старанием, но без всякого оказания неприличного щегольства; словом сказать: молодой, хорошо воспитанной Лорд – и сей Лорд был Г. С-в, Руской Священник при Посольстве.

Когда я сказал ему о своем положении в Англии, то он советовал мне перебраться из трактира в какой-нибудь Пансион, и послал одного из церковников к своему знакомцу, Англичанину, имеющему дом за городом, в части, называемой Чельза[347], узнать, нет ли там для меня помещения. Между тем мы разговаривали. С-в человек очень умной, знает хорошо Латинской язык, говорит по-Французски, по-Немецки, по-Англински и (если не ошибаюсь) по-Итальянски, – много читал, и сам переводит и сочиняет. Он любит Англичан до чрезвычайности; зато и Англичане любят его. Не думаю, чтобы он захотел жить где-нибудь в другом месте, кроме Лондона. В продолжение разговора нашего скоро я почувствовал, что признавшись в недостатке денег, сделал большую нескромность. Между тем посланной его возвратился с удовлетворительным ответом. – и Г. С-в имел на этот раз осторожность проводить меня сколько же учтиво, как принял.~~~

В продолжение времени много раз имел я случай благодарить в душе своей Г. С-ва за то, что он свел меня с таким хозяином, которого честностью, ласкою и попечениями обо мне не могу довольно нахвалиться. – И так, видите, друзья мои, что посещение Рускому Священнику (хотя этот Священник и не похож на других) все-таки принесло некоторую пользу.

Н. М. Карамзин

Он пробыл в Англии примерно месяц – с начала июня по начало июля 1790 г.

Лондон. В шесть часов утра сели мы в четвероместную карету, и поскакали на прекрасных лошадях по Лондонской дороге, ровной и гладкой.

Какия места! какая земля! Везде богатые, темнозеленые и тучные луга, где пасутся многочисленныя стада, блестящия своею перловою и серебряною волною; везде прекрасныя деревеньки с кирпичными домиками, покрытыми светлою черепицею; везде видите вы маленьких красавиц (в чистых, белых корсетах, с распущенными кудрями, с открытою снежною грудью), которыя держат в руках корзинки, и продают цветы; везде замки богатых Лордов, окруженные рощами и зеркальными прудами; везде встречается вам множество карет, колясок, верховых; множество хорошо одетых людей, которые едут из Лондона и в Лондон, или из деревень и сельских домиков выезжают прогуливаться на большую дорогу; везде трактиры, и у всякого трактира стоят оседланныя лошади и кабриолеты – одним словом, дорога от Дувра до Лондона подобна большой улице многолюдного города.

Что, ежели бы я прямо из России приехал в Англию, не видав ни Эльбских, ни Рейнских, ни Сенских берегов; не быв ни в Германии, ни в Швейцарии, ни во Франции? – Думаю, что картина Англии еще более поразила б мои чувства; она была бы для меня новее.

Какое многолюдство! какая деятельность! и притом какой порядок! Все представляет вид довольства, хотя не роскоши, но изобилия. Ни один предмет от Дувра до Лондона не напомнил мне о бедности человеческой. ~~~

Верст за пять увидели мы Лондон в густом тумане. Купол церкви Св. Павла гигантски превышал все другая здания. Близь него – так казалось издали – подымался сквозь дым и мглу тонкой высокой столп, монумент, сооруженный в память пожара, который некогда превратил в пепел большую часть города. Через несколько минут открылось потом и Вестминстерское Аббатство, древнее готическое здание, вместе с другими церквами и башнями, вместе с зелеными, густыми парками, зверинцами и рощами, окружающими Лондон. – Надобно было спускаться с горы: я вышел из кареты – и смотря на величественный город, на его окрестности и на большую дорогу, забыл все. Естьли бы товарищи не хватились меня, то я остался бы один на горе и пошел бы в Лондон пешком.

На правой стороне, между зеленых берегов, сверкала Темза, где возвышались бесчисленный корабельныя мачты, подобно лесу, опаленному молниями. Вот первая пристань в свете, средоточие всемирной торговли!

Мы въехали в Лондон.

Лондон, Июля… 1790.

Париж и Лондон, два первые города в Европе, были двумя Фаросами[348] моего путешествия, когда я сочинял план его. Наконец вижу и Лондон.

Если великолепие состоит в огромных зданиях, которыя, подобно гранитным утесам, гордо возвышаются к небу, то Лондон совсем не великолепен. Проехав двадцать или тридцать лучших улиц, я не видал ни одних величественных палат, ни одного огромного дому. Но длинныя, широкия, гладко-вымощенныя улицы; большими камнями устланныя дороги для пеших, двери домов, сделанныя из красного дерева, натертая воском и блестящия как зеркало; беспрерывный ряд фонарей на обеих сторонах; красивыя площади (Squares), где представляются вам или статуи или другие исторические монументы; под домами богатыя лавки, где, сквозь стеклянный двери, с улицы видите множество всякого роду товаров; редкая чистота, опрятность в одежде людей самых простых, и какое-то общее благоустройство во всех предметах – образуют картину неописанной приятности, и вы сто раз повторяете: Лондон прекрасен! Какая розница с Парижем! Там огромность и гадость, здесь простота с удивительною чистотою; там роскошь и бедность в вечной противоположности, здесь единообразие общего достатка; там палаты, из которых ползут бледные люди в раздранных рубищах: здесь из маленьких кирпичных домиков выходят Здоровье и Довольствие, с благородным и спокойным видом – Лорд и ремесленник, чисто одетые, почти без всякого различия; там распудренный, разряженный человек тащится в скверном фиакре, здесь поселянин скачет в хорошей карете на двух гордых конях; там грязь и мрачная теснота, здесь все сухо и гладко – везде светлый простор, не смотря на многолюдство.