– Передайте Смиту, пусть подтянется к роте «И»! – прокричал Кастер.

Я заметил, что в пятидесяти ярдах от нас Смит уже сцепился с индейцами в смертельной схватке, в ход пошли револьверы, копья, томагавки и приклады. Противостоящие нам краснокожие наседали, двигаясь перебежками и стреляя, мы отходили, огрызаясь огнем. Зацепившись ногой за куст чертополоха, я растянулся во весь рост. В футе от уха раздалось потрескивание, и прямо перед моим носом в траву скользнула гремучая змея. Но в тот миг не она меня заботила.

– Дайте какое-нибудь оружие, бога ради! – возопил я, и Кастер, откинув заклинивший карабин, бросил мне один из своих «бульдогов», второй оставив себе.

Господи, краснокожие были уже в десяти шагах: орущие размалеванные лица и пернатые головы приближались ко мне! Я выпалил, и один из сиу свалился прямо у моих ног. Вокруг гремели залпы; Кастер – хладнокровный тип, надо отдать должное – держал револьвер в здоровой руке, а раненой протягивал мне подсумок с патронами. Я видел, как брызнули осколками линзы его бинокля, в который угодила пуля. Нас было около дюжины, прокладывающих себе путь по одной стороне оврага и отчаянно палящих в красную толпу, льющуюся по другой. Мы развернулись и бросились бежать: мешанина вопящих мужчин и сопротивляющихся коней, а чуть ниже по склону отряд вставших на колено солдат, держа поводья своих гнедых – ребята Тома Кастера – поливали огнем револьверов наших преследователей. За спиной я слышал крики смертной агонии, перемежающиеся с боевыми кличами.

– Не робей! – ревет Кастер. Он был тут – набивал барабан «бульдога» патронами и хладнокровно стрелял, ободряя своих парней вопреки свистящим вокруг стрелам. – Отходим в порядке! Сомкнуться с ротой «Си»!

Стоявший рядом с ним знаменосец пошатнулся; из его груди торчала стрела. Кастер подхватил древко и пошел дальше. Я держался рядом с ним, ругаясь почем зря и запихивая в револьвер заряды. Тут стрельба на миг стихла, и рядом со мной оказался Йетс. Он что-то кричал, но я не мог ничего разобрать, едва держась на ногах от усталости.

Мы находились в длинной лощине, сбегающей с вершины холма к далеким деревьям на берегу реки. Склон под нами был усеян телами: синие мундиры солдат вперемешку с индейскими рубахами, а еще ниже продолжающие атаку индейцы группировались по обе стороны лощины. Остатки роты Смита – потерявшие хозяев лошади толкались среди людей – откатывались вверх по лощине, огрызаясь огнем, а краснокожие стремились сойтись с ними врукопашную. Я слышал зловещие крики «Хун! Хун!» – это палицы, томагавки и ножи обрушивались на жертвы, – и треск армейских револьверов, разряжаемых в упор. Меня окружало то, что сохранилось от роты Йетса – шатающиеся фигуры, покрытые кровью и пылью. Чуть ниже по склону парни Тома Кастера сцепились с ордой размалеванных визжащих дикарей. Там вовсю шла рукопашная. Я выбрался из лощины; передо мной лежал умирающий солдат. Он стонал, цепляясь за торчащее из бока копье. Рядом с ним валялись двое убитых краснокожих, третий еще дергался. Я обернулся на овраг и увидел, как неумолимая Смерть распростерла над нами свои крылья.

Они шли по верхней части Жирных Трав – сотни бегущих раскрашенных воинов, а на коне возвышалась облаченная в красную рубаху фигура вожака, поторапливающего их вершить убийство. Жалкие ошметки роты Тома Кастера пытались вырваться из мешанины синих мундиров и краснокожих тел, наносящих друг другу удары чем придется. Где-то на гребне парни Киу должны драться с правым флангом той индейской волны, что движется на нас по склону. Меньше чем через минуту сиу будут здесь. Судорожно вздохнув, я ринулся бежать к холму, до которого оставалась какая-то сотня шагов. В этот момент мне подумалось: как же быстро проделали мы такой длинный путь – я даже не подозревал, что до холма так близко. Казалось, еще секунду назад мы только начинали отступление, а ведь от брода нас уже отделяла добрая миля.

Кастер стоял, перезаряжая револьвер и вертя головой. Шляпу он потерял, рукав был покрыт запекшейся кровью. Вокруг него собралось десятка четыре солдат, простреливающих пространство за моей спиной. В миг, когда я достиг их, на нас обрушился град стрел. Послышались стоны, крики и проклятия. Йетс лежал на земле, стараясь остановить хлещущую из пробитой бедренной артерии кровь. «Парню конец», – пронеслась мысль. Кастер склонился над ним.

– Мне жаль, дружище, – разобрал я слова. – Очень жаль. Да благословит тебя Господь и примет тебя во царствие свое.

Время текло медленно – так часто бывает в ужасные моменты, как, например, на балаклавской батарее, когда все движется будто в замедленном ритме, а все мельчайшие детали кажутся выпуклыми и четкими. Даже выстрелы доносились будто издалека. Я наблюдал, как Йетс откидывается на спину и прикрывает рукой глаза, как человек, который смертельно устал и хочет спать. Кастер выпрямляется, шумно дыша, и взводит курок «бульдога». Я думаю: «Это лишнее движение – револьвер-то британский, и достаточно просто нажать на спусковой крючок». Какой-то кавалерист вопит: «О, нет, нет, нет, так нельзя!» На раненого сержанта падает флажок роты «И», он недоуменно подхватывает его, хмурится и пытается воткнуть древко в землю. На гребне, позади, солдат, начинается внезапное оживление, и я отмечаю про себя: «Ага, ну вот и конные сиу». Юпитер, их была целая туча, они мчались, как те русские на гайлендеров Кэмпбелла! Море пернатых голов, острия пик… Как жарит солнце, а у меня ведь нет шляпы… Элспет отправит меня домой, чтобы взял… Элспет…

– Ху-хей! Лакота! Сегодня хороший день, чтобы умереть! Кай-ий-кай!

– Врете вы все! – заорал я, и все снова завертелось и закружилось в прежнем ритме, со стуком копыт, криками, военными кличами, выстрелами, громкими, как залпы дюжины «гатлингов». Конная масса обрушилась на нас с одной стороны, а когда я повернулся, намереваясь дать деру, неисчислимая волна пеших дьяволов, размахивающих палицами и ножами, появилась с другой, и не успели мы опомниться, как оказались погребены ею. Я был сбит и оказался в аду из пыли, мелькающих ног и оружия; со всех сторон меня обступали смрадные тела. Я механически давил на спусковой крючок «бульдога», каждый миг ожидая агонии смертельного удара. Обутая в мокасин нога ударила меня под ребра; я перекатился и выпустил пулю в размалеванное лицо. Оно исчезло, но попал я или нет, один Бог знает, потому как прямо тут же передо мной оседал на четвереньки Кастер. Моя ли пуля свалила его или не моя, опять же, одному Богу ведомо. Он выпрямился, стоя на коленях, из рта стекала струйка крови. Потом опрокинулся навзничь.[264] Я вскочил и побежал. Сбил какого-то краснокожего, потом швырнул пустой револьвер в набегающего воина и кинулся ему навстречу. Индеец сжимал не что иное, как саблю. Я вцепился зубами ему в кисть, услышал крик и выхватил из разжавшейся ладони эфес, после чего принялся слепо размахивать клинком вокруг себя. Повсюду кипела рукопашная. Мое лицо едва не задел наконечник копья, я заметил пятящуюся лошадь и ее краснокожего всадника, тянущегося к палице; рубанул его по бедру – и воин со стоном упал с седла. Я ухватился за гриву коня, который потащил меня через вопящую дерущуюся массу. Два шага по свободному пространству – и я уже сидел верхом. Оправившись от сотрясения, когда под копыта попал какой-то индеец, я погнал мустанга прочь от этого ужаса, скача по траве, усеянной неподвижными и шевелящимися еще телами. Впереди виднелась кучка солдат, размахивающих своими ружьями, словно дубинами, отбиваясь от превосходящих сиу. Но над ними вился флаг, а маленькая группа синих мундиров все еще поддерживала оживленный огонь. Я помчался к ним, умоляя помочь. Они расступились, пропуская меня, и я выпал из седла прямо в руки капитана Киу.