– Где генерал? – завопил тот, я же мог только трясти головой и указывать туда, где кипела бойня.

Но ничего не было видно: видимо, я перевалил через гребень, который теперь кишел индейцами, палящими по нам. Киу крикнул, перекрывая шум:

– Сержант Батлер! – рядом с ним возник человек в изодранном синем мундире с золотыми шевронами, перепачканными кровью и пылью. – Уезжайте! Постарайтесь разыскать майора Рино! Скажите ему, что нас зажали и что генерал убит!

И капитан с силой подтолкнул Батлера, который повернулся и похлопал по шее одного из коней, лежащего среди солдат. Тот, заржав, поднялся, Батлер схватил поводья и в этот миг оказался совсем рядом со мной. Должно быть, сержант видел меня в форте Линкольн, потому как сказал:

– Эге, полковник! Далековато отсюда до Конной гвардии, не так ли, а?

Потом он вскочил в седло и помчался, пригнув голову, стараясь проскочить под носом у подходящих сиу.[265] «Была не была», – подумал я, вскарабкиваясь на своего мустанга при виде грозящего захлестнуть нас красного моря.

Это было как во время атаки Скарлетта: плотная масса людей, искаженные яростью лица, белые и красные; все завертелось вокруг, увлекая нас с лошадью за собой помимо нашей воли. Не было времени думать о чем-то или что-то предпринимать, я просто рубил саблей по попавшему на глаза пернатому убору и дико кричал. Потом вдруг людской вихрь поредел, я ударил скакуна по бокам и помчался, не разбирая дороги. Подняв голову, я увидел зрелище, перед которым меркли все мои воспоминания о прежних кровавых катастрофах.

До этой минуты, согласитесь, мне представлялось мало возможностей для трезвых размышлений или действий. С того мига как я перебрался через брод и пытался урезонить Кастера, все превратилось в сплошной кошмар: от схватки на склоне с ордами красных демонов, последующим отступлением и до смертоносных клещей, в которые нас взяли пехота Желчного Пузыря и конные (их, как мне потом сказали, вел лично Бешеный Конь), хлынувшие с того самого холма, который мы облюбовали для своего спасения. Теперь, оставив за спиной роту Киу, я снова пересек гребень и мог обозреть весь склон Жирных Трав вплоть до берега реки. Зрелище открылось буквально на секунду, но мне не забыть его вовек.

Расстилавшийся передо мной склон был покрыт убитыми, умирающими и несколькими мелкими очажками, в которых еще гремели выстрелы – это последние отчаянные души спешили захватить с собой столько сиу, сколько смогут. В разных направлениях скакали конные, бежали или просто шли люди, и все до одного были индейцами. Большинство спешило присоединиться к кипящей еще на вершине холма схватке, в которой умирали остатки отряда Кастера. Солдат оставалось десятка два. Сбившись в бесформенную кучу, кто стоя, кто лежа, они стреляли из револьверов и карабинов. А вокруг них бесновалась волна пернатых голов, пики и палицы взлетали и падали под аккомпанемент воплей «Хун! Хун!» – это пехотинцы Желчного Пузыря кололи, резали и скальпировали врагов. Не видно больше было развевающегося флага, плотного строя синих мундиров, одетой в замшевую куртку фигуры со светлыми локонами и саблей, являвшей собой образец хладнокровия в этом хаосе. Нет, все превратилось в зловещую мешанину тел, как большая свалка в регби – только вместо спортивных кличей раздавались крики ярости, блестели вспышки выстрелов и сталь. Так нашел свой конец Седьмой кавалерийский. Печально известный Седьмой кавалерийский.

Почти все было уже кончено. Далеко слева от меня толпа индейцев расстреливала и кромсала на части продолговатый синемундирный брусок – видимо, роту Кэлхауна. Ниже и правее от длинного оврага земля была усеяна перебитыми кавалеристами Йетса, Тома Кастера и Смита, но еще ниже виднелась группа всадников на гнедых конях, над которыми поднимались дымки пистолетных выстрелов.

Все это я наблюдал в течение одной ужасной секунды – продлись она дольше, вам бы не пришлось читать этих строк. Я даже не замедлил бега коня, поскольку заметил дюжину конных и два десятка пеших воинов, причем всех их очень интересовала персона Флэши. Левее и ниже склон был густо усыпан кровожадными ублюдками. Все, что мне оставалось, это высмотреть, где врагов пожиже, и попытать счастья там. На всем скаку я принял вправо, заметив в толпе, спешащей присоединиться к добивавшим остатки отряда Кастера индейцам, разрыв ярдов в десять. Вскинув саблю, я ринулся туда, горланя во всю мочь:

– Сдаюсь! Не стреляйте! Я не американец, я – англичанин! Господи, на мне даже нет мундира, смотрите же!

И если бы кто-то проявил хотя бы частичный интерес, воскликнув: «Постойте-ка, лакота! Давайте послушаем, что он нам скажет», я бы остановился и сдался. Но в ответ полетели стрелы и пули. Я помчался сквозь разрыв, сбил двоих воинов, пытавшихся преградить мне путь, рубанул – но промахнулся – по верховому с палицей, и опрометью понесся по правой стороне оврага к группе кавалеристов на гнедых конях. Но их не было! Были только чертовы индейцы, добивающие павших да ловящие оставшихся без наездников лошадей. Я попытался свернуть, уворачиваясь от всадника с копьем, раскрашенным лицом и в шлеме с бизоньими рогами, налетающего с фланга. Он погнался за мной; рисуя в воображении укус холодной стали, я заорал. Чьи-то руки ухватили меня за щиколотки, размалеванные морды запрыгали перед головой коня. Я потерял саблю, стрела пробила полу сюртука, кто-то ударил мустанга рядом с правой моей ногой. Секунда – и я опять на свободе[266], и только несколько индейцев бегом пытаются перекрыть мне путь, но в этот миг в шею лошади с глухим стуком вонзилась стрела. Животное пало, я перелетел через его голову, закувыркавшись по траве, и остановился, наткнувшись на труп кавалериста с вспоротым животом.