Фриза возвращенная, медленно вращаемая толпой…

Прекрасная, желанная Фриза, вновь обретенная…

Однажды я так был голоден, что, начав есть, испугался. Сейчас был тот же страх. Только сильней. Музыка играла себя сама. Клинок бессильно свисал из моей руки. Однажды Фриза швырнула камешек… Я побежал по лабиринту из пляшущих людей.

Увидела. Сжал ей плечи. Вжалась: щекой к шее, грудью к груди, руки замком у меня на спине. Ее имя волной плескало у меня в голове. Я знаю, ей было больно от моих рук. Ее кулачки вонзались мне в спину. Я хотел всего себя открыть ей навстречу. В ней не дрожала от музыки ни единая жилка, всю ее стройную силу я держал в руках – стиснул, отпустил немного и снова стиснул.

Внизу, на другой стороне парка, стояло единственное дерево, как морозом, оголенное неистовым солнцем. К его развилке был привязан Одноглаз. Руки растянуты в стороны вдоль сучьев, голова свесилась низко, как бывает, если сломана шея. Струйка крови блестит по руке от запястья, где веревка врезалась в кожу.

Она повернулась у меня в руках, глянула мне в лицо. Поняла, куда я смотрю, и быстро ладошками закрыла мне глаза. Один в ее темноте, я понял, что за музыка звучит вокруг. Это множество людей выпевало и выплясывало скорбную песнь по распятому царевичу. Песнь девочки, защитившей ладошками мои глаза.

Под музыку проскользнул шепот:

– Осторожно, Лоби.

Это Голубка.

– Стоит ли всматриваться?

Чьи-то руки по-прежнему скрывали мир.

– Я читаю тебя, как книгу, Лоби. Ты умер. Где-то среди дождя и каменных разломов – ты умер. Так стоит ли всматриваться?

– Я не призрак!

– О нет, ты вполне реален. Но может быть…

Я повернул голову, но темнота повернулась вместе со мной.

– Хочешь, расскажу тебе про Кида?

– Хочу, если это поможет его убить.

– Тогда слушай. У Кида хранятся только те скальпы, что он снял своей рукой. Иначе: он может оживить только тех, кого убил сам. А знаешь, кто оживил тебя?

– Убери руки.

– Выбирай, Лоби, и выбирай быстро, – прошептала Голубка. – Что ты хочешь увидеть? То, что есть, или то, что видел всегда?

– Убери руки. Я ничего не вижу из-за твоих… – Я остановился в ужасе от того, что сказал.

– Мой дар велик, Лоби.

Руки медленно и бережно отстранялись, ко мне просачивался свет.

– Чтобы выжить, мне приходилось его развивать. Ты не можешь не следовать законам мира, который выбрал, Лоби.

Я потянул ее ладони вниз. Она воспротивилась на секунду, потом уронила руки. Одноглаз был по-прежнему привязан к дереву.

Я схватил Голубку за плечи:

– Где она?

Я оглядывался по сторонам и тряс Голубку за плечи, а она пыталась отстраниться от меня.

– Я могу превратиться в ту, кого ты любишь, Лоби. Таков мой дар – часть его. Благодаря ей я и стала Голубкой.

Я покачал головой:

– Ты…

Голубка потерла плечо, скользнув рукой под серебряную ткань. Серебро ожило и пошло переливами.

– А они… – Я показал на танцоров; молодая парочка тыкала пальцами вниз и хихикала. – Они зовут тебя Ла Голубка…

Она склонила голову набок, отвела назад серебристые волосы:

– Нет, Лоби. Кто тебе такое сказал? Я – Ле Голубка.

Меня пробрал озноб. Голубка протягивала мне узкую руку.

– Неужели ты не знал? Лоби, неужели…

Я отшатнулся и занес мачете.

– Лоби, мы не люди! Мы живем на их планете, потому что они погубили ее. Мы попытались перенять их облик, их воспоминания, их мифы. Но все это не по нам. Это обманка, Лоби. Очень многое в этом мире – просто обманки. Это он тебя оживил – Одноглаз. И он мог вернуть твою Фризу, по-настоящему вернуть из мертвых.

– Одноглаз?..

– Но мы – не люди, Лоби, мы…

Я побежал.

В зале опрокинул стол и крутанулся на месте, услышав лай пса-привратника.

– Ло Лоби! – Пес теперь восседал на Голубкином возвышении. – Подойди. Понравилось тебе представление?

Прежде чем я нашел, что ответить, он носом перещелкнул выключатель на стене.

Пол сдвинулся и поехал по кругу. Сквозь истерику до меня дошло, что происходит. Пол состоял из двух поляризованных пластиковых поверхностей. Верхняя вращалась, а нижняя оставалась на месте. Наконец они совместились так, что стало видно, что внизу. Там, под ножками столов и стульев, был камень, а в расщелинах камня ползали какие-то существа.

– «Жемчужина» построена над одним из коридоров брэннингской Клетки. Смотри: вон они ползают там, среди камней. Тот упал, а этот цепляется за стенку, жует собственный язык и пускает кровавые слюни. Нам здесь не нужен сторож. От людей осталась компьютерная система, которая изучала штуку под названием «фантомное единство душ и результирующая агрессия». Система создает иллюзии для тех, кто внизу. Там внизу целый ад, полный удовлетворенных желаний…

Я бросился на пол, прижался лицом к прозрачному непроницаемому пластику и закричал:

– ФЕДРА! ФЕДРА, где она?

– Хэлло, беби!

Из подземного сумрака замигали огоньки. У подножия мигающей машины, тихо обнявшись, стояли двое, у которых на двоих было многовато рук.

– ФЕДРА!..

– Ты опять пришел не в тот лабиринт, Лоби. И опять обретешь иллюзию. Она пойдет за тобой, но у выхода ты обернешься проверить, здесь ли она. И опять увидишь, что все обман, и выйдешь из пещеры один. Стоит ли начинать сызнова? – Ее голос истончался, проходя сквозь пластик. – Здесь внизу все решает матушка. Не приходи больше играть на своем дурацком ноже. Ты должен вернуть ее как-то иначе. Ты – набор душевных проявлений, многополый и бестелесный. И ты, вы все – пытаетесь силой натянуть на себя человеческую маску. Оглядись, Лоби. Поищи ответы за рамой зеркала.

– Где?

– Ты уже молил о ней того, кто на дереве?

В недрах Клетки ползали потерянные души, пускали слюну, лепетали что-то в мигании компьютерных огоньков. Я оттолкнулся и встал. Уже был в дверях, когда снова залаял пес.

Я промахнулся мимо ступеньки и, пролетев их штуки четыре, вцепился в перила. Дом вышвырнул меня в парк. Я чуть не упал, но выровнялся и устоял на ногах. Вокруг парка высились металлические башни и пели каждым окном, ревели каждой террасой, набитой зеваками.

Я стоял перед деревом и играл тому, кто был на нем распят. Молил. Низал мелодию на септаккорды и ждал от него разрешения. Начал смиренно. Понемногу внутри опустело, и какая-то яма открылась на дне. Нырнул. Там был гнев – мой гнев, и я сыграл его Одноглазу. Еще – любовь. Прорезал звенящей любовью пение из окон.