Однако еще весной он засел за новую большую работу — очерк «Будущее одной иллюзии», суммирующий идеи Фрейда о роли религии в обществе и необходимости перехода к построению цивилизации не на религиозной, а на научной, секулярной основе — что в итоге, по сути дела, и произошло.

В целом круг представлений Фрейда по этим вопросам не выходит за рамки позитивистской философии, и можно сказать, что в этом смысле он так и остался верным последователем прочитанного им в студенческие годы Фейербаха.

Однако следует признать, что в наши дни, на фоне явно возросшего интереса к религии как в России, так и на Западе, эта работа Фрейда звучит необычайно актуально. Порой даже кажется, что она написана в помощь нынешним воинствующим атеистам, ведущим на интернет-форумах бесконечную полемику со сторонниками религиозного мировоззрения. Фрейд в этом очерке то и дело выдвигает аргументы в защиту религии — но только для того, чтобы тут же их опровергнуть.

Религиозные представления, по Фрейду, «не являются конденсатом опыта или конечным результатом мышления; это — иллюзии, исполнение сильнейших, древнейших, настоятельнейших желаний человечества; тайна их силы в силе этих желаний»[273]. При этом Фрейд продолжает настаивать на том, что подчинение жизни каким-либо религиозным догмам и их конфликт с реальными желаниями человека, боязнь преступить запреты нередко становятся причинами неврозов, то есть, по сути дела, религиозное мировоззрение, по Фрейду, калечит психику.

Фрейд также отвергает в этой работе доводы и о положительной роли религии в формировании общественной морали и морального общества.

«Религия совершенно очевидно оказала культуре большие услуги: она очень содействовала укрощению асоциальных первичных позывов, но всё же недостаточно. Она в течение многих тысячелетий господствовала над человеческим обществом; достаточно было времени, чтобы показать, чего она может достигнуть. Если бы ей удалось осчастливить бы большинство людей, утешить и примирить их с жизнью, то никому не пришло бы в голову стремиться к изменению существующего положения. Но что мы вместо этого видим? Видим, что ужасающее количество людей недовольно культурой, несчастливо в ней и ощущает ее как ярмо, которое нужно сбросить; что эти люди либо употребляют все свои силы, чтобы изменить культуру, либо в своей вражде к культуре заходят так далеко, что вообще ничего не хотят знать ни о ней, ни об ограничении первичных позывов»[274], — настаивал Фрейд.

В итоге он приходит к выводу, что человечество в новейшее время стоит перед следующей альтернативой: «…либо строжайшее обуздание этих опасных масс, тщательная их изоляция от всех возможностей духовного пробуждения, либо основательный пересмотр отношений между культурой или религией»[275].

Разумеется, при таком выборе любой здравомыслящий человек отдаст предпочтение последнему варианту. Пришло время освободить человека от религиозных иллюзий и строить общество на новых, рациональных предпосылках — подобно тому как приходит время объяснять детям, что их не приносит аист, а птица эта является лишь понятным всем взрослым символом — такова основная мысль Фрейда. «Признание исторической ценности известных религиозных учений повышает наше к ним уважение, но не обесценивает нашего предложения изъять их из мотивировок культурных предписаний. Наоборот, при помощи этих остатков истории нам открылось понимание религиозных тезисов как невротических пережитков; теперь мы можем сказать, что, наверное, настало время (как в аналитическом лечении невротика) заменить последствия вытеснения результатами рациональной умственной работы. Можно предвидеть, что при этой переработке дело не ограничится отказом от торжественного преображения культурных предписаний и что всеобщий пересмотр кончится упразднением многих из них, но об этом едва ли стоит жалеть»[276], — пишет Фрейд во второй части очерка.

Завершается очерк многозначительной фразой: «Нет, наша наука — не иллюзия. Но иллюзией было бы поверить тому, что мы откуда-нибудь могли бы получить то, чего наука дать не может»[277].

«Будущее одной иллюзии» вышло отдельной книгой в Международном психоаналитическом издательстве в ноябре 1927 года, и работа сразу же вызвала широкий общественный резонанс. Очерк, безусловно, произвел немалое впечатление и повлиял на умонастроения образованного европейского читателя, но одновременно Фрейд снова упал «меж двух стульев».

Для сторонников марксизма-ленинизма главным пороком очерка был «полный антиисторизм религиозной концепции Фрейда»[278], для защитников религиозных ценностей было ясно, что Фрейду, говоря словами Юнга, «никак не удается ухватить суть всего религиозного вообще».

«Будущее одной иллюзии» была главной, но далеко не единственной работой Фрейда 1927 года. В августе того же года Фрейд, пребывая в самом добром расположении духа, буквально в течение пяти дней пишет очерк «Юмор», который Анна зачитывает на открывшемся 1 сентября в Инсбруке 10-м Международном психоаналитическом конгрессе. В этом же году была написана и давно задуманная статья «Фетишизм».

* * *

Знаковой и, безусловно, самой интересной для русскоязычного читателя работой Фрейда 1928 года является статья «Достоевский и отцеубийство».

Федор Михайлович Достоевский был наряду с Томасом Манном и Дмитрием Мережковским одним из самых любимых писателей Фрейда. Интерес к творчеству Достоевского он испытывал на протяжении всей жизни. При этом он, видимо, был убежден, что понимает личность великого русского писателя лучше, чем кто-либо другой. В письме Стефану Цвейгу от 19 октября 1920 года, благодаря за присылку книги «Три мастера», Фрейд пеняет младшему другу на то, что очерк о Достоевском получился самым слабым в этой книге, так как Цвейг так и не смог проникнуть в суть личности Достоевского.

В 1923 году Фрейд выступил редактором книги немецкого исследователя Иолана Нейфельда «Достоевский: Психоаналитический очерк», которая, как ясно из самого ее названия, базировалась именно на идеях Фрейда. В основе работы Нейфельда лежала мысль о том, что ключом к личности Достоевского является эдипов комплекс, а образ Смердякова в определенном смысле слова является духовным двойником писателя.

Эта трактовка вызвала резкое неприятие у русских литературоведов и критиков. «Первая попытка применить психоанализ к Достоевскому показала, что крупица истины завалена грудой мусора необоснованных и вздорных заключений», — писал Ф. Ф. Бережков в вышедшем в 1928 году сборнике статей о Достоевском.

Фрейд в самом начале своей статьи, определяя место Достоевского в мировой культуре, указывает, что «он занимает место рядом с Шекспиром. „Братья Карамазовы“ — самый грандиозный роман из когда-либо написанных, а „Легенда о Великом инквизиторе“ — одно из наивысших достижений мировой литературы, которое невозможно переоценить».