Вместе с тем Фрейд вежливо, но твердо отклонил предложение попечительского совета Иерусалимского университета последовать примеру Эйнштейна и завещать университету свой архив: Фрейд считал, что если его рукописи и в самом деле имеют коммерческую ценность, то деньги за них должны достаться его семье. Конкистадор в этом вопросе попросту уступил мещанину.

Но при этом мещанин был явно доволен пришедшей наконец мировой славой. В письме кузену Сэму, датированном концом 1925 года, Фрейд с гордостью отмечает, что его «считают знаменитостью», «евреи во всем мире похваляются моим именем, упоминая меня наряду с Эйнштейном. В конце концов, мне не на что жаловаться».

В самом деле, жаловаться он мог разве что на неумолимо подступающую старость.

* * *

Об образе жизни и облике Фрейда в период второй половины 1920-х и начала 1930-х годов известно много — по той простой причине, что многие из его пациентов этого периода впоследствии решили поделиться своими воспоминаниями о том, как они проходили психоанализ у самого отца-основателя этого метода, и о своем общении с Фрейдом за пределами его кабинета. Некоторые журналисты проникали на Бергтассе из чистого любопытства, прикидывались страдающими неврозами пациентами, чтобы затем, после нескольких сеансов психоанализа, написать очерк, в котором порой выставляли Фрейда в откровенно карикатурном свете. Это было тем более просто, что Фрейд уже был не тем, что год или два назад.

Блестящие операции доктора Пихлера привели к тому, что рак, кажется, отступил, хотя золотой протез и продолжал причинять ему крайние неудобства. И всё же Фрейд старел буквально на глазах, и никакие гормональные операции были не в состоянии остановить этот процесс. Это было заметно и по снижению его творческой активности, и по случавшимся всё чаще приступам стенокардии, и во всё больше проявлявшихся признаках старости. Его походка уже не была такой энергичной, он стал меньше уделять внимания своей внешности и одежде, хотя, конечно, благодаря постоянным усилиям Марты, Анны и Минны всегда выглядел весьма аккуратно.

В самом его поведении появилась свойственная старикам педантичность, повышенное внимание к незначительным мелочам вроде того, как лежат бумага и карандаши на его письменном столе, — короче, всё то, что он сам счел бы симптомами навязчивого невроза. Кроме того, по мнению некоторых, Фрейд в этот период стал излишне многословен.

Вместе с тем он по-прежнему оставался отцом своей «первобытной орды». Та же Мари Бонапарт была далеко не единственной яркой женщиной из входивших в ближайшее окружение Фрейда и боровшихся между собой за его внимание.

«Вне всякого сомнения, эта одаренная женщина, которую профессор называет „наша принцесса“, будит у меня живейший интерес и даже зависть… — писала в те дни о Мари Бонапарт другая известная пациентка Фрейда, поэтесса Хильда Дулитл. — Я не могу с ней соперничать, и сознательно у меня нет никакого желания делать это, но подсознательно мне очень хочется быть такой же значительной персоной и иметь те же возможности и ту же власть, чтобы оберегать профессора и делать ему добро».

Но Мари Бонапарт сама ревновала Фрейда к Лу Андреас-Саломе, а тот, судя по всему, умел делать всё, чтобы каждая из его обожательниц почувствовала себя наиболее близкой к нему персоной. Так, в разговоре с принцессой он обронил, что у Саломе «нет ни вашего мужества, ни вашего чистосердечия, ни ваших манер», хотя Саломе при этом продолжал расточать комплименты, да и в беседах с мужчинами подчеркивал, что «нельзя не признать» ее превосходства над другими женщинами и ее «врожденное благородство манер и поведения».

Лукавил ли Фрейд, выдавая все эти противоречивые высказывания, и если лукавил, то когда? Думается, во всех случаях он говорил правду. Как истинный «духовный» донжуан он любил всех своих дам, а как «духовный» отец «первобытной орды» стремился опекать всех своих «самок».

Интерес к психоанализу в середине 1920-х годов во всем мире продолжал нарастать, однако, говоря языком самого Фрейда, он носил амбивалентный характер.

В советской России шли ожесточенные споры о том, насколько фрейдизм сочетается или вписывается в марксистскую философию, и по этому поводу с пеной у рта высказывались самые различные, порой прямо противоположные точки зрения. Одни исследователи настаивали на том, что фрейдизм, по сути дела, подтверждает основные положения диалектического материализма и дает его психологическое обоснование именно с позиций марксизма-ленинизма. Другие, наоборот, доказывали, что теория Фрейда не только не имеет ничего общего с основными положениями марксистской философии, но и противостоит ей, провозглашая в качестве движущей силы истории не развитие производительных сил и производственных отношений, а сексуальные инстинкты человека. Третьи, как, например, А. Б. Залкинд, писали, что с идеологической точки зрения труды Фрейда совершенно неприемлемы для марксиста, но при этом дают ценный психофизиологический материал и с этой позиции заслуживают самого внимательного изучения.

1925 год стал своего рода переломным для дальнейшей судьбы фрейдизма в СССР. С одной стороны, в этом году на русском языке вышли книги Фрейда «Остроумие и его отношение к бессознательному», «Психология масс и анализ человеческого „Я“» и «По ту сторону принципа удовольствия» с предисловием таких выдающихся психологов, как А. Р. Лурия и Л. С. Выготский, а также биографический очерк Фрица Виттельса. С другой стороны, именно летом 1925 года было издано официальное постановление о закрытии Государственного психоаналитического института, созданного в 1922 году. Об остроте идущих в тот период дискуссий вокруг фрейдизма говорит также тот факт, что в 1925 году в Ленинграде вышел сборник статей «Психоанализ и марксизм».

Вскоре после этого в Москве была выпущена брошюра Клары Цеткин «О Ленине», в которой она приводила мнение вождя мирового пролетариата о психоанализе. «Теория Фрейда сейчас тоже своего рода модная причуда, — якобы говорил В. И. Ленин во время встречи с Цеткин в 1920 году. — Я отношусь с недоверием к теориям пола, излагаемым в статьях, отчетах, брошюрах и т. д., — короче, к той специфической литературе, которая пышно расцвела на навозной куче буржуазного общества. Я не доверяю тем, кто постоянно и упорно поглощен вопросами пола, как индийский факир — созерцанием своего пупа. Мне кажется, что изобилие теорий пола, которые большей частью являются гипотезами, притом чисто произвольными, вытекают из личных потребностей, из стремления оправдать перед буржуазной моралью собственную ненормальную или чрезмерную половую жизнь и выпросить терпимость к себе. Это замаскированное уважение к буржуазной морали мне так же противно, как любовное желание в вопросах пола. Это особенно излюбленное занятие интеллигентов и близко к ним стоящих слоев. В партии, среди классово сознательного, борющегося пролетариата для него нет места».

14 июля 1925 года «Правда» высоко оценивает брошюру Клары Цеткин, причем особенно выделяет в ней ленинскую оценку фрейдизма. «Над этими словами следует призадуматься тем, которые хотят соединить фрейдизм с марксизмом и использовать „достижения Фрейда“», — говорилось в статье. Слова Ленина, высказанные в частной беседе, были объявлены руководством к действию.