и как часто это подтверждается, что простота является позднейшим совершенством, ораторское и, несмотря на всю свою широту, все еще жесткое и неоформленное, — первой попыткой исторического письма. Мы также не хотим использовать тот факт, что Матфей говорит о двух, а Марк только об одном одержимом человеке, для решения вопроса о том, какой рассказ является первоначальным. Напротив, прежде чем сделать это, мы хотели бы указать на преимущества, которые отличают рассказ Матфея от других.

Все три сообщения объединяет то, что одержимые, как только увидели Иисуса, узнали в Нем Сына Божьего и поняли, что Он пришел на их погибель. Марк даже говорит, что когда одержимый увидел Иисуса издалека, то сразу же побежал к Нему и закричал громким голосом: «Что мне делать с Тобой, Иисус, Сын Бога Всевышнего?». Таким образом, Иисус еще не успел сообщить демону о Своих намерениях. Тем не менее, Марк сразу же объясняет нам обращение беса совершенно иначе: не потому, что он узнал самого Иисуса, — как это обычно бывает с его товарищами по дьявольскому ремеслу, — и у него была уверенность, что Господь пришел его погубить, а потому, что Иисус повелел ему отойти от человека. Это противоречие не только в изложении, но и в самом вопросе, поскольку теперь создается впечатление, что первая заповедь Господа недействительна, так как после долгих переговоров с бесом должна последовать вторая заповедь, чтобы одержимый освободился от дьявольской власти. Противоречие возникло по чистой небрежности и от избытка прагматизма. Матфей этого не знает, так как, согласно его рассказу, бесы, узнав Иисуса, просят его отправить их в стадо свиней, которое паслось неподалеку на склоне холма у озера.

Более того, по рассказу Луки и по рассказу Марка, бесноватый даже умоляет Бога не мучить Иисуса, но как уместно слугам дьявола умолять Бога пощадить человека, который, как они знают, пришел, чтобы свергнуть их власть? Когда дьявол становится мягким, сентиментальным и даже благочестивым, чтобы умолять Сына Всевышнего от Его Небесного Отца? Матфей ставит дело совсем иначе: он не заставляет дьяволов умолять, не говорит сентиментально и просительно, а выражает лишь негодование, которое они испытывают при виде своего заклятого врага: «Что нам, — взывают они к нему, — до тебя, Иисус, Сын Божий? Ты пришел сюда, чтобы мучить нас раньше времени?».

Очень красиво! И все же изображение Матфея — это позднейшее изображение, которое, конечно, замечательно улучшает отдельные моменты, но в остальном должно выдавать, что оно не создало первоначальный тип, а изменило его в других существенных моментах против его истинной природы. Причина этих неудачных изменений кроется в двойственности одержимого. Штраус и здесь не хочет принимать решение и представляет его лишь как одну из возможностей того, что «мало-помалу одержимый стал единичным по отношению к множественному числу демонов». Поэтому для усиления контраста должно было случиться так, что вместо двух одержимых предполагался только один, но перед множеством дьявольских духов, которое должно быть предположено здесь, если ими будет одержимо целое стадо свиней, разница в том, обитали ли они раньше в одном или в двух одержимых, слишком сильно уменьшается. Контраст остается одинаковым в каждом случае.

Но не должно быть двух одержимых. Матфей действительно заставляет их обоих выразить просьбу, чтобы Господь, если захочет изгнать их, отправил их в стадо свиней; он совершенно не мог бы опустить эту просьбу, если бы хотел мотивировать то, что за ней следует, но она была и остается неуместной, о чем свидетельствует сам евангелист, когда опускает другие просьбы и речи, которые приписываются одержимому Марком и Лукой. Как это возможно, да и мог ли подумать об этом первый автор повествования, чтобы два одержимых человека в одно мгновение задумали одну и ту же мысль и произнесли ее как из одних уст? Это настолько невозможно, что даже Матфей мог записать диалог между Иисусом и одержимым, вопрос Иисуса: «Как твое имя?» — и ответ одержимого: Легион, потому что нас много, и просьбу Иисуса не высылать их из страны или в ад. Но о том, что их так много, нужно было сказать заранее, чтобы читатель понял, как дьявольские духи могли взять в руки стадо свиней; То, что они не хотели быть изгнанными из страны или ввергнутыми в ад, также должно быть упомянуто, чтобы было понятно, как им пришла в голову идея позволить Иисусу войти в стадо — Матфей, таким образом, не дает понять, как бесы могли войти в целое стадо, и, по крайней мере, недостаточно ясно мотивирует их просьбу, когда сразу же заставляет их роптать в своем первом обращении: Ты пришел мучить нас прежде времени? До времени, то есть до того, как мы переживем последний суд, который уже определен для нас Тобой? В рассказе Матфея отсутствует еще одна особенность. Когда стадо свиней, одержимое духами дьявола, упало со склона холма, где они паслись, в море и утонуло, пастухи побежали в город и рассказали о случившемся. Народ вышел к Иисусу и, убедившись в случившемся, попросил Его уйти из их края. Иисус исполняет их просьбу, садится на корабль, и в этот момент исцеленный просит взять его с собой, но Иисус не соглашается, а приказывает ему идти домой и возвещать своему народу о том, что Бог сделал с ним. Человек идет и провозглашает в Декаполисе, что хорошего сделал для него Иисус. Матфей же сразу после просьбы этих людей позволяет Иисусу сесть на корабль и тут же отплыть обратно, и он не только ничего не сообщает о просьбе двух бесноватых, но и вообще не вспоминает о них после того, как однажды избавил их от злых духов. Почему? Шлейермахер говорит нам, что потому, что это сообщение исходит от такого человека, «который вообще не подходил к Иисусу, а получил указание оставаться на корабле». Как будто этот человек, узнав от других так много об исцелении, не мог узнать и остальное! Как будто он не должен был услышать просьбу бесноватых взять их с собой, ведь она прозвучала в тот самый момент, когда Иисус садился на корабль! Матфей опустил необходимый вывод из всего этого, вывод, который он читал в Писаниях своих предшественников, но — не имел права включать. Не говоря уже о том, что мы должны были бы услышать, каким был бесноватый и что он делал, когда нечистые духи были изгнаны, — поэтому, для контраста, исцеленный должен был появиться еще раз, увидеть себя в движении и завершить все действие, которое мы видим перед