препятствовало бы и мешало возвышению этого смысла, но и делало бы его совершенно невозможным. Но изречение развивалось в общине и выходило из самосознания своей бесконечности без помех для диалектической и революционной силы своего содержания, поскольку личность Иисуса, историческая ситуация которого послужила эпиграмматической основой для актуального изречения, уже не мешала развитию мысли с этой точки зрения. Вряд ли нужно отмечать, что точка зрения, породившая изречение, не имела в своем сознании этой мысли в ее чистоте, а осознала ее только в ситуации личности Иисуса и как отражение ее в ситуации, которую только мы, в соответствии с нашей проницательностью, называем моделью этой мысли.

Вайс также правильно объяснил второе изречение: «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов», заметив, что слово «мертвые» следует понимать не только в первый раз, но и оба раза в переносном значении. «То, что Иисус запрещает этим изречением, есть не что иное, как духовно смертоносное занятие мертвым и разлагающимся, когда есть живое, занимающее наш ум и наши силы». Верно! Сфера, которую должен покинуть последователь Иисуса, — это царство мертвых, где снуют туда-сюда духовно мертвые.

Если, однако, Вайс все еще придерживается мнения, что это изречение принадлежит Господу, то, конечно, он должен считать «более чем сомнительным», «действительно ли возвышенный Учитель этим обращением хотел помешать ученику исполнить благочестивый долг ребенка». И все же ничто не может быть менее сомнительным, чем абсолютный запрет даже на кратковременное возвращение к мертвецу — смысл всего этого был бы, по крайней мере, безвозвратно потерян, если бы столкновение не было абсолютным и ученику, вместо того чтобы безоговорочно отдаться Иисусу, было бы позволено так удобно отдаться обеим сталкивающимся силам. Поэтому столкновение должно быть сохранено в своей чистоте, т. е. Иисус не произносил этих слов. Ведь, во-первых, возвышение этого высказывания до духовного было бы опять-таки невозможно, если бы человеку, к которому оно было обращено, действительно только что пришлось похоронить своего отца. Во-вторых, Иисус никогда не посмел бы, а если бы был настоящим человеком, то и не решился бы, сформировать коллизию такой абстрактной жестокости, что всех божественных и человеческих заповедей не хватило бы, чтобы побудить человека перенести семейную мораль. Если бы все силы, существующие на небе и на земле, сговорились против власти семьи, их союз все равно оказался бы бессильным.

Таким образом, все сводится к тому, что изречение формируется в общине и призвано выразить революционное отречение от мира, который представляется царством смерти, и проиллюстрировать его на реальном примере.

Если бы мы не были уже вознесены обоими изречениями в мир, который так же отличается от реального мира вообще, как и от реальной истории Иисуса, мы все равно были бы безошибочно отчуждены от нашего мира, к которому принадлежит эта история, когда мы замечаем, что Лука еще добавляет к Иисусу третье лицо, что Лука подпускает к Иисусу третьего человека, который также охотно предлагает следовать за Ним, но при этом вынужден услышать, что Царство Небесное требует пожертвовать всеми другими вескими соображениями, когда он просит у Господа разрешения оставить свою семью дома. Кто прикладывает руку к плугу и отходит в сторону, тот не посылается в Царство Божие.

Теперь уже не столько обсуждается вопрос о том, имел ли Господь возможность трижды подряд высказать одну и ту же мысль, сколько вопрос о том, говорил ли Он эту мысль трижды в своей жизни и сохранился ли смысл Его высказываний в традиции на протяжении многих-многих лет. Теперь мы не должны даже говорить о том, что традиция общины — это художник, который разрабатывает штампы, служащие для выражения одной и той же мысли, поскольку мы уже не можем лелеять смутное представление о том, что традиция в своей основательности может создавать определенные произведения. Это скорее писатель, который пробует свои силы в задачах такого рода и любит вырабатывать общие идеи, пришедшие к нему из жизненного круга, в нескольких формах. Таким образом, эти три ударные строки также являются продуктом писателя, и в таком накоплении они представляют собой мешающее и отвлекающее излишество, на которое обиделся даже Матфей. Матфей справедливо опускает третью ударную строку.

Остается только один вопрос: сам ли Лука создал эти изречения или нашел некоторые из них в использованном им Священном Писании. Конечно, мы не можем быть абсолютно уверены в этом, но это не помешает. Возможно, импульс, приведший к разработке этих изречений, он почерпнул из более раннего сочинения, возможно, его предшественник уже передал ему их в более определенном виде, но никто не может привести ничего обоснованного против утверждения, что Лука впервые создал все это». Напротив, можно даже показать, как ему удалось прийти ко всем трем точкам. У Марка он читает, как первые ученики, будучи призваны Господом, оставили все, а сыновья Зеведеевы даже без лишних слов покинули своего отца и последовали за Господом. Мужество безжалостности, которое заключено в этом решении учеников, Лука не привел в надлежащее место в своем повествовании, и там, где он говорит о призвании учеников, он делает это путано, он притупляет ту точку, на которую он направлен в повествовании Марка, и он даже не упоминает, что последователи Иисуса оторвались от своей семьи. Но то, что он здесь упустил, он не забыл полностью, а, скорее, дольше носил в голове, поворачивал туда-сюда, превращал в общие принципы и, наконец, развил эти принципы в изречения, которые Господь адресовал людям, давшим Ему повод для этого, в том, что они привели свои ограниченные обстоятельства — даже обстоятельства, относящиеся к морали, — в столкновение с обязанностями ученика Иисуса. Размышление евангелиста над историей призвания Елисея, просьба которого о дозволении отпустить его к отцу, конечно, не могла быть удовлетворена по структуре евангельского типа, привело его к более определенному развитию случая, особенно третьего, и то более глубокое содержание, которое получили изречения, невольно черпалось нашим писателем из того элемента жизни, к которому он принадлежал. Возможно, он почерпнул оттуда — особенно в первых двух изречениях — больше содержания, чем знал и мог полностью развить сам.

§ 32. Успокоение бури.

Иисус садится на корабль вместе со «своими учениками» после того, как дал ответ на просьбы молящихся. Он засыпает, а в это время поднимается буря, которая угрожает кораблю опасностью. Ученики разбудили Его и попросили о помощи, но Он, обличив их неверие, пригрозил ветру и морю, и наступила полная тишина. Тогда народ дивился и говорил: что это за человек, что ветер и море повинуются ему?

То,