словно провалился куда-то. Ни спрашивать, ни говорить уже не хотелось.

Он еще, похоже, не спал, когда услышал голос матери.

— Франкфурт-на-Майне! Вот он, ваш Франкфурт, что людям стоит! Бабам русским! Евдокиюшке и мне! И другим всем! — говорила мать и, кажется, заплакала, но Тимка ничего не понял.

А потом ему показалось, что мамка присела на краешек его постели и крепко-крепко прижалась к нему. Тимке было хорошо, и он тоже прижался к матери.

А за окнами — Тимка чувствовал это и даже, казалось, видел — продолжал валить снег. Только уже не мелкая пыль, а настоящий, крупный, пушистыми хлопьями Верно, зима все же будет. Будет!

12

«…Острая классовая борьба дает знать о себе и в нашей школе. Так, например, пионерку Машу С. жестоко избила, собственная мать лишь за то, что та горячо защищала колхоз. Избитая пионерка прибежала в школу и прямо на уроке заявила: «Не слушайте тех, кто выступает против колхоза…»

Из стенной газеты Ельницкой начальной школы за октябрь

1932 года

13

Тимка проснулся рано. Мать собиралась на работу. Вид у нее был совсем больной. Такой Тимка ее еще не помнил.

— Тебе плохо? Да? — спросил он.

— Ничего, Тимок, пройдет. Голова чуток болит.

Мать ушла на свои парники, а Тимка побежал в школу. Но не успел он подняться на другую сторону оврага, как понял, что о письме знает уже чуть ли не вся деревня. Наверное, если бы по радио об этом сообщили, и то бы меньше людей о письме узнали.

Ребята, что встретили Тимку по пути в школу, засыпали его вопросами:

— А про что там в письме написано?

— А что это — Франкфурт, где? Город? В Западной Германии?

— От какого отца письмо-то, непонятно?

— Значит, он шпион? Да?

Такие вопросы обескуражили Тимку.

— Не знаю я ничего! И письма никакого не видел! Отстаньте! — сердито сказал он и побежал вперед.

Тимка не замечал уже ни снега, завалившего за ночь овраг, ни птиц, прыгавших по веткам деревьев, ни преобразившихся елей, что будто украсились белыми шкурками зайцев и песцов. С трудом пробираясь по узкой тропке, только что проложенной ребячьими валенками, он вышел к школе.

Возле крыльца толпились ребята из разных классов. Еще издали Тимке показалось, что все они ждут его.

Он замедлил шаг. Но, как ни иди медленно, все одно школы не минуешь.

Тимка издали, сразу узнал своих одноклассников и подошел.

— Здравствуйте! — сказал он вместо обычного: «Привет!»

— Здорово! Привет! Здравствуй! — отозвались ребята.

— Ну, что там в письме? — сразу же спросил Леша Махотин.

— А я не знаю, — признался Тимка.

— Так и не знаешь! — ехидно произнес Леша. — Скрываешь небось! А пионер еще! Галстучек-то надел!

— И надел! И всегда буду носить! А тебе что? — сказал Тимка.

— Помолчи ты, утопленник! — прикрикнул на Махотина Саша Водянин. — Говорит тебе человек, что не знает, — значит, не знает…

Тут бы и кончиться разговору, да нет. Лена Нестерова влезла:

— Раз из Западной Германии письмо, наверно, он власовцем стал или бендеровцем, В войну такие были…

— Не бендеровцем, а бандеровцем!..

— Да чего ты болтаешь! — возмутился Миша Решетов. — «Власовцем, власовцем»! Как же он мог, когда он на кладбище у нас лежит? Я и то помню, как его хоронили…

— Не о нем же речь! — возразил Саша. — От первого мужа Матвеевны письмо… Ведь, говорят, написано там на конверте — от первого…

— А я, девочки, что-то никак не пойму, — вступила в разговор Зина Рылова, самая что ни на есть спокойная и рассудительная девочка в классе. — Ведь первый муж Марии Матвеевны на войне погиб. В Чехословакии будто, говорили…

— Мало ли что говорили!

— Это еще как сказать!

Ребята опять загалдели, и только Тимка стоял молча, не зная, что делать.

Наконец громко зазвенел долгожданный звонок.

— Пошли-ка лучше! — предложил Саша Водянин. — И вообще, какое это имеет отношение к Тимофею? Это ведь не его отец, — добавил Саша, желая, видимо, закончить разговор.

Тут уж сам Тимка не выдержал.

— Нет, он мой отец, — сказал он тихо, но упрямо, — Он мой первый папка… Мой! Мой!

14

«Сизов В. А. 1904–1956. Погиб, защищая народное добро».

Надпись на могиле

15

Прежде, когда Тимка еще совсем маленьким был и лесов дремучих боялся, мать не раз называла его трусишкой.

— И в кого ты такой уродился? — говорила она. — И Петя у нас не из робкого десятка, и мы с папой…

Тогда она шутила, конечно. Как ей было знать: смелый Тимка или нет?

А леса дремучие — ведь это только на словах. Может быть, окажись рядом с Ельницами настоящий дремучий лес, Тимка вовсе бы и не боялся в него пойти.

Зимой Тимка с первого класса один в школу ходил. И не боялся. А зимой, известно, особенно по утрам, темно совсем. А когда через овраг идешь, так что только тебе не померещится. Деревья великанами стоят, тени вокруг пляшут, а тут еще ворона какая-нибудь или сорока шарахнется с испугу в сторону — хошь не хошь, а мурашки со спины не прогонишь.

А если собака встретится чужая, как тогда, когда Тимка во второй класс ходил? И главное, погода в тот день была страшнющая: буран не буран, а метель мела вовсю. И вдруг в темнотище чей-то глаз блеснул. Тимка сразу его заметил. Поначалу решил: это от снега блеск. А потом понял: волк!

Другой бы на Тимкином месте наверняка стрекача дал. А Тимка — нет. Во-первых, знал, что бежать от волка или другого зверя — значит определенно в лапы ему попасться. А потом вспомнил, что волки огня боятся. Вот и не растерялся: достал свой фонарик и прямо направил свет туда, где глаз горел. Да еще крикнул что было силы:

— А ну кати с дороги! Все одно не боюсь тебя!

Правда, собака с дороги не ушла, а наоборот — к Тимке подбежала, стала ласкаться, скулить. Наверно, от голода да от холода. То. ли бросил ее кто, то ли еще что с ней случилось…

И все-таки Тимка не испугался. А ведь это могла быть и не собака, а волк…

Волки, говорят, тоже разные бывают. И смелые, и трусливые. Есть