В результате моего вмешательства в проблему начальник аналитического отдела Разведуправления Генштаба потребовал запретить «Нативу» заниматься аналитикой и распространять свои оценки. Я не выдержал и заявил, что если это будет принято, то я не останусь на своей должности. Невозможно действовать, определять цели и методы без информации и ее анализа. Принятие подобной рекомендации и было основным пунктом моих разногласий с премьер-министром Нетаньяху. Но это требование, как и другие в отношении «Натива», не было принято в течение всего времени, пока я оставался во главе организации.

В один прекрасный день 1998 года мне позвонил министр иностранных дел Ариэль Шарон и попросил срочно приехать к нему в аэропорт. Он вылетал в Соединенные Штаты и хотел со мной переговорить. Я поехал в аэропорт, где мы и встретились. Шарон начал разговор об ухудшении отношений между Израилем и Россией. Он говорил о министре обороны Ицике Мордехае, который отменил визиты министра обороны России и начальника Генерального штаба Российской армии в Израиль. По мнению Шарона, это было бессмысленно и сильно навредило нашим отношениям с Россией. Поэтому А. Шарон искал какой-либо способ улучшить отношения с Россией или, по крайней мере, уменьшить ущерб. Шарон попросил меня срочно выехать в Россию и подготовить его краткий визит на обратном пути из Соединенных Штатов в Израиль. Он поинтересовался моим мнением о демаршах министра обороны Израиля. Я высказал ему свое мнение. Причиной этого, на мой взгляд, был ошибочный подход израильского Министерства обороны. Этот подход был выработан начальником аналитического отдела Разведуправления Генштаба Амосом Гильадом и еще несколькими офицерами и был принят министром обороны. Я рассказал ему о своем вмешательстве, по согласованию с главой правительства, и о результатах моих действий, которые говорили сами за себя. Но министр обороны просто пренебрег этим по рекомендации своих подчиненных, если вообще ему об этом было доложено верно и профессионально. Я заметил, что все-таки существует возможность исправить ущерб и улучшить отношения между странами.

По поводу его просьбы помочь с визитом я сказал ему, что у меня нет никаких проблем. Но я прошу оформить это официально. Во-первых, чтобы Шарон скоординировал с премьер-министром мои действия с ним, министром иностранных дел. Во-вторых, для того, чтобы заниматься этими проблемами, мне необходим был соответствующий формальный статус. Я не хотел, чтобы мне опять предъявляли претензии, что я выхожу за рамки полномочий директора «Натива» и вмешиваюсь не в свои дела. Шарон спросил, что я имею в виду, говоря об официальном статусе. Я объяснил ему, что официальный статус означает определение моей должности в дополнение к главе «Натива», как «координатор премьер-министра и министра иностранных дел Израиля по странам бывшего Советского Союза». Более или менее это соответствовало статусу Дениса Росса, специального посланника США по Ближнему Востоку. Шарон сразу согласился и отдал соответствующие указания. Вскоре я получил новый паспорт с новым статусом. Работники Министерства иностранных дел Израиля были «безмерно довольны».

Я вылетел в Москву и подготовил визит. Шарон прилетел из Соединенных Штатов под вечер и сразу сказал мне, что он обязан назавтра встретиться с председателем правительства России Е. Примаковым. В обычной дипломатической практике это практически невозможно. Во-первых, глава правительства не всегда встречается с министрами иностранных дел, обычно это происходит в исключительных случаях. Во-вторых, такие встречи планируются заранее, а тут она вообще не была запланирована. Несмотря на это, я ответил Шарону, что постараюсь. Я подошел к одному из высокопоставленных чиновников МИДа России, мы были знакомы много лет, и между нами установились отличные отношения и взаимное уважение, извинился и сказал ему, что перед нами стоит трудная задача: министр Шарон прилетел из Соединенных Штатов, где у него были очень важные встречи, и он должен срочно обсудить кое-какие важные проблемы с председателем правительства России. Чиновник ответил, что не верит, что это возможно, но пообещал попытаться. В 12 часов ночи он позвонил мне и сказал, что не знает, что произошло, но Е. Примаков согласен и встреча произойдет назавтра в такое-то время. Когда мы приехали в приемную председателя правительства, Шарон попросил побеседовать наедине с Е. Примаковым. Начальник приемной Примакова заявил, что это никак невозможно. Шарон спросил меня, что можно сделать, он обязан переговорить с Примаковым наедине. Я успокоил его и сказал, что займусь этим. Шарон не успокоился, ведь начальник приемной отказал. Я ответил ему, что это моя забота и я это сделаю. Примаков приехал больным, и на его бледном лице были заметны слабость и страдание. Он уже несколько дней лежал больным дома, но только из-за важности дела и уважения, с которым он относился к государству Израиль и министру иностранных дел Израиля, он встал с постели и больным приехал на встречу, которая, по словам Шарона, была чрезвычайно важна. И сразу же, после нашей встречи, он опять слег в постель по указанию врачей.

Только тот, кто знаком со сложными и запутанными отношениями между Советским Союзом, Россией и Израилем, сможет оценить то огромное расстояние и тот переворот, пройденный Россией в ее отношениях с Израилем. Я не думаю, что найдется много глав правительств в мире, которые были бы готовы сделать то, что сделал Примаков при подобных обстоятельствах, удовлетворив просьбу министра иностранных дел Израиля, даже если имя его Ариэль Шарон. Из последних глав правительств Израиля только трое были способны на такое. Это Ицхак Рабин и Эхуд Барак, и, конечно же, Ариэль Шарон.

Мы вошли в зал переговоров, и началась официальная встреча. Шарон был напряжен, поскольку еще не была назначена встреча наедине с Примаковым. На подобного рода встречах я обычно сажусь в конце стола. Меня не особенно интересует перевод, поскольку, как правило, есть официальный переводчик. Обычно меня интересуют собеседники по ту сторону стола. Я изучаю их, делаю свои заметки, пытаюсь обратить внимание на то, на что остальные участники встречи не обращают внимания. Говорят в основном стандартные, банальные фразы, и я лишь частично прислушиваюсь и слежу за ними. Жаль тратить на них силы и внимание. Гораздо интереснее наблюдать за собеседниками, их словами, замечаниями, пытаясь понять, чего они не говорят или пытаются скрыть.

После обмена приветствиями А. Шарон начал свое выступление, стандартное, какое обычно произносит министр иностранных дел. Я встал со своего места, обошел стол в сторону российской делегации и, обойдя Е. Примакова, склонился к человеку, сидевшему справа от него. Я был знаком с ним еще с 1988 года, когда мы только приехали в Москву. Он работал с Е. Примаковым, который был тогда директором ИМЭМО. Тогда мы встретились, и он передал Примакову содержание нашей беседы. После этого он служил послом в Сирии и, по возвращении, продолжил работу в Министерстве иностранных дел. Я знал, что он был одним из наиболее приближенных к Примакову человеком. Я сказал ему на ухо, что Шарону необходимо переговорить с Примаковым наедине минут десять. Он ответил, что выяснит. Примаков обратил внимание на наш разговор. Мы встречались раньше, как в России, так и в Израиле, и Примаков отлично знал, кто я и какая моя должность. Знал он это еще в свою бытность министром иностранных дел и начальником Службы внешней разведки России. Примаков спросил нас, есть ли какая-либо проблема. После того как он услышал о просьбе Шарона, он объявил, что через 15 минут будет сделан перерыв в переговорах и состоится его встреча наедине с А. Шароном.