зрения истории идей [Stock 1972]. Тогда же, в 1970-х годах появился очень точный, продуманный, выполненный честной прозой английский перевод Уинтропа Уэзерби, затем критическое издание Питера Дронке, позволившее работать с «Космографией» на уровне современной филологии.

В последние десятилетия, благодаря критическим изданиям известных ранее и вновь открытых текстов, связанных с Шартрской школой, некоторые оценки места Бернарда Сильвестра и его «Космографии» в интеллектуальной истории Запада иногда пересматриваются или нюансируются, но в целом остаются теми, что предложены в 1970-х годах Стоком, Дронке и Уэзерби. Одни, как Уэзерби, настаивают на его связи с Шартром ([Wetherbee. 22; Bernardus Silvestris 1977]), другие выступают за автономию Тура, настаивая на том, что Бернард именно турский, а не шартрский магистр ([Kauntze. 50]), третьи интерпретируют «Космографию» как литературную теодицею ([Ratkowitsch. 121-132]). Историки философии, не склонные воспринимать поэзию как философскую форму мысли, зачастую попросту игнорируют и Бернарда, и Алана. Весь вопрос в том, как понимать «Шартрскую школу». Даже если Бернард и не был в строгом смысле слова «шартрским поэтом», он, несомненно, принадлежал к этой школе мысли.

Наш перевод выполнен по изданию: Bernardus Silvestris. Cosmographia / Ed. P. Dronke. Leiden, 1978. Мы учитывали прозаические переводы на английский (Уэзерби) и французский (Лемуан).

Бернард Сильвестр

Астролог

«Астролога» можно отнести к малым сочинениям Бернарда Сильвестра, наряду с «Близнецами» и «Неблагодарным бедняком». Эта поэма никогда не пользовалась известностью и авторитетом, сопоставимыми с его же «Космографией», но важна и для понимания opus magnum и для реконструкции мировоззрения современников автора, для которых тема свободы воли и рока была такой же животрепещущей, как во все времена.

Тема взята Бернардом из IV декламации Псевдо-Квинтилиана. Ситуация, изображаемая в ней, такова. Есть два закона: один — «храбрый муж может требовать награду, какую хочет»; другой — если человек, намеренный совершить самоубийство, не оправдает своего решения перед сенатом, его тело следует бросить непогребенным. «Некто спрашивал у астролога совета насчет ребенка, которого предстояло родить его жене. Тот отвечал, что рожденный ею станет храбрым мужем, но впоследствии — отцеубийцей. Ребенок родился, вырос и храбро сражался за отчизну на войне. Он сообщает сенату причины, по которым хочет умереть; отец выступает против» («Declamationes». 67). Речь главного героя перед сенатом, составляющая все содержание IV декламации, у Бернарда занимает одну пятую поэмы. У Псевдо-Квинтилиана отец относится к своему сыну и предполагаемому убийце доброжелательно и без боязни, а у Бернарда он безуспешно пытается убить сына в младенчестве; у Псевдо-Квинтилиана мальчик растет в родном доме, зная предсказанную ему судьбу, а у Бернарда-вдали от родителей, ничего не зная о пророчестве. У Бернарда юноша, которого мать нарекла Отцеубийцей, становится правителем родного города. Учитывая эти нововведения, П. Дронке заметил, что Бернард насыщает сюжет своей поэмы элементами Эдипова мифа, известного ему из «Фиваиды» Стация и других источников [Dronke 1974. 128-130].

Действие поэмы Бернард помещает в весьма условный древний Рим — царство, республика и империя одновременно; герою предлагают ложе Лукреции, он ведет войну с Ганнибалом; в его речах упоминаются Марий, Сулла, Цезарь и даже Юстиниан. Бернард намеренно подчеркивает, что место действия — мир, где моральные и метафизические проблемы равно сказочны и равно далеки от христианского общества XII в. [Dronke 1974. 129]. По замечанию У. Уэзерби, повествователь явно отстраняется от своей истории: он не выражает сочувствия герою и не высказывает ему порицания, он не занимает ясной позиции в отношении пророчества астролога, он может заявлять, что боги сговорились с судьбой обеспечить Отцеубийце победу над карфагенянами — и тут же приписывать его триумф слепому случаю и капризной Фортуне [Bernardus Silvestris 2015. XXXV]. Это породило среди медиевистов разноречивые мнения об авторском отношении к астрологии и к проблеме рока вообще. См. напр.: [Thorndike. 108-109; Godman. 242-263].

«Астролог», известный сегодня по десяти полным и шести неполным рукописям, был издан впервые в 1704 г., затем 1854 г. в «Латинской патрологии» (Т. 172) среди сочинений Хильдеберта Лаварденского. Авторство Бернарда было установлено Б. Орео [Hauréau 1895]. Настоящий перевод выполнен по изданию У. Уэзерби [Bernardus Silvestris 2015]; для сверки привлекался также английский перевод Д. Стоун [Bernardus Silvestris 1996] и немецкий в издании Я. Прелога, Μ. Хайма и Μ. Киселиха [Bernardus Silvestris 1993].

Бернард Сильвестр

Комментарий на первые шесть книг «Энеиды» Вергилия

Комментарий на первые шесть книг «Энеиды», созданный в середине XII в., хронологически находится посередине между двумя другими сопоставимыми с ним по значению комментариями: «Вергилиевым содержанием» Фульгенция на заре Средневековья и «Камальдолийскими беседами» Кристофоро Ландино в период расцвета флорентийского Возрождения. Его атрибуция Бернарду Сильвестру не общепринята, но все же не лишена серьезных оснований [Padoan; Smits; Jones]. Параллели между Комментарием и «Космографией» найти несложно, но сами по себе они не могут считаться неоспоримым аргументом в пользу авторства Бернарда. В его пользу говорит общая направленность мысли — космологической, антропологической, морализаторской. За него же — гуманистический подход к древним текстам, не только к «Энеиде», но и к другим классикам. На их основе наш комментатор создает собственную картину мира и человека, точно так же, как это делается в «Космографии».

Современному читателю, в особенности русскому, которому не приходится рассчитывать даже на серьезное комментированное издание Вергилия, читать «Комментарий» трудно. Он должен будет держать под рукой «Энеиду», и только параллельное чтение позволит ему оценить интеллектуальное и литературное богатство нашего текста. Перед нами важнейшее свидетельство Ренессанса XII в., образец того, как читали и воспринимали античную поэму в просвещенных кругах и в школах Северной Франции. Скорее всего, Бернард, читая лекции, отзвук которых отчетливо слышится в «Комментарии», рассчитывал, что его слушатели помнят комментируемый пассаж наизусть, возможно, он выделял интонационно слова из поэмы, которые мы вынуждены выводить специальным шрифтом и выделяем двоеточием. За этими издательскими условностями скрывается особенность, важная для понимания всего литературного творчества гуманистов XII в., их стиля мышления: авторитетный текст, много раз прочитанный, обдуманный, заученный, расщепляется комментатором на фразы, словосочетания, слова, из которых он творчески создает новые смыслы, зачастую связанные с поэмой довольно отдаленно.

Нужно учитывать, что Вергилий — авторитет особого порядка, для образованного римлянина он значил то же, что Гомер для грека, едва ли не то же, что Библия для христианина. Он был не просто великим поэтом, но учителем жизни во всех вопросах, сопоставимым с Платоном и Цицероном. Хотя Вергилия учили наизусть и, естественно, комментировали в школах, Фульгенций, христианин начала VI в., первым решился создать своего рода энциклопедию из планомерного разбора всей «Энеиды», с акцентом на