— Жаль, жаль расставаться с вами. Мой дружеский и искренний вам совет — воспользуйтесь отпусками и не спешите возвращаться. Кровавая вакханалия в Берлине закончится не скоро. Одним словом, желаю вам как можно лучше вывернуться из этого вертепа.

* * *

Рано утром следующего дня Генрих спустился из гостиничного номера вниз к стойке портье и застал того за замысловатым занятием — он с усердием, достойным лучшего применения, начищал медные подвески к ключам от номеров. Спросив портье, как лучше добраться до зоопарка, Генрих наткнулся на полное непонимание того, как можно отвлекать такими глупостями занятого человека.

— Нашел занятие в наше время — на зверей смотреть! Лучше в зеркало бы глянул, получил бы то же самое удовольствие, — пробурчал портье.

Он достал из-под стойки потертую карту и изобразил на лице дежурную улыбку.

Выйдя из отеля, Генрих медленно пошел по тротуару, разглядывая под ногами гранитные плиты мостовой, отшлифованные поколениями парижан. Наконец, он остановился, поднял голову и удивился. Перед ним была массивная стена дома, сплошь завешенная черно-белыми рекламными щитами, на которых не было ничего, кроме исполненным черным по белому или наоборот знакомого всем имени — Шанель.

Справа — дверь с вывеской «Служебный вход», рядом на углу дома, как полагается, казенная табличка: «Рю Камбон, 29–31».

Дверь открылась и выпустила пожилую женщину, следом за которой на улицу вырывались стрекочущие звуки работающих швейных машин, чему Генрих искренне порадовался.

«Какая же властная вещь — мода!» — усмехнулся он про себя. — Война поливает человеческой кровью землю и губит души, а люди озабочены тем, в каком покрое пиджака и форме шляпы лучше предстать в свете».

Дошла очередь и до воспоминаний о самой Коко Шанель. Двигаясь в сторону бульвара, Генрих вдруг вспомнил, как Карин терпеливо уговаривала Шанель забыть про неудачную сделку с Вертхаймом и спокойно жить дальше.

— Ты — человек, от коммерции далекий и не сможешь понять, что «Шанель № 5» — аромат уникальный, сродни озарению свыше, которое может ниспослано, может быть, один раз в сто, даже двести лет. И оно было ниспослано мне, а я его подарила этим жидам Вертхаймам!

— Но ведь не подарила, а продала! Может быть, продешевила, но тем не менее.

— Оставь это. Главное, сегодня власть в мире принадлежит немцам, и я уверена, что они восстановят справедливость и вернут мне все права на «Шанель № 5». Сейчас эти флакончики расхватывают повсюду, главное, а Штатах, словно горячие каштаны перед Рождеством, а я, выбравшая именно этот аромат среди многих, оказалась в стороне и лишь глотаю слюни!

Базарная тема и площадный стиль речи мадемуазель Шанель утвердили Генриха в мысли о том, что талантливые люди весьма часто, если не как правило, позволяют себе преступать самые исконные нормы человеческого общения, чего не позволяют себе люди самые простые и искренние.

Генрих неторопливо шел по узким улочкам квартала, зажатого между Вандомской площадью и Оперой. Иногда он пользовался затертым до дыр приемом, остающимся на вооружении всех разведок мира, останавливался перед афишами и пропускал за спиной вечно спешащих по делам парижан.

Генрих протиснулся между деревьев и присел на краю деревянной скамейки у могучего забора из давно некрашеных металлических прутьев. Подняв голову, он прочел на поблекшем от времени и непогоды уличном указателе «Рю де ла семетьер» — кладбищенская улица и, не меняя позы, поставил на боковой стороне заборного столба две четко отпечатавшиеся параллельные линии.

«Ну просто молодец — как верно подбирает место встречи: тишина, покой и подходы удобные», — успел он похвалить своего младшего коллегу.

В подтверждение его мыслей из-за угла неожиданно показалось шумное семейство — нарядная дама вела в церковь на первое причастие, «коммюньон», своих детей. Девочка лет десяти в пышном белом кружевном платье с белым венчиком из цветов в густых волосах бежала вприпрыжку впереди, а за нею двигался брат степенным шагом, в идеально подогнанном темном костюмчике и крахмальной сорочке, заботливо оправляя свой первый в жизни галстук. Переполненная радостью жизни девчушка, проходя мимо Генриха, повертелась перед ним сначала влево, затем вправо и, подмигнув, весело помчалась дальше, довольная собой.

* * *

— Рад видеть вас в добром здравии, — молодой человек добродушно улыбался, жестом приглашая гостя к столику в саду под многовековым платаном.

— Скромное, уютное местечко, у вас хороший вкус.

— Это скорее заслуга хозяйки дома, у которой я снимаю квартиру. Принадлежала она к высшему свету, с которым рассорилась, купила два чудесных дома и живет припеваючи на доходы от них.

— Не сожалеет о былом светском блеске?

— Боже упаси! Все ее близкие друзья при ней остались, а ведь это весь парижский бомонд! Причем весь цвет: Стравинский, Нежинский, даже Дягилев — все люди невероятного таланта, многие из которых давно остались без источников дохода. Потому и дорожили дружбой с такими, как моя хозяйка.

— А что они делали во время оккупации? И чем они живут здесь?

— Живут выбиванием долгов друг у друга и распространением слухов. Вот сейчас в балетных кругах шепотом судачат о том, что любимец немецкого маршала Геринга, который назначил хореографом Гранд опера Сержа Лифаря, опасаясь мести со стороны французского Сопротивления, особенно после высадки англо-американцев во Франции, соорудил в квартире Коко Шанель тайное укрытие для себя из двух больших платяных шкафов. Так вот, моя квартирная хозяйка пришла в полный восторг, увидев это сооружение. Но пора заканчивать увертюру и переходить к делу. Стол я проверил на излучение — чисто, так что начнем по делу.

Генрих кивнул.

— Просили передать, что дома у вас все в порядке, родители здоровы, очень беспокоятся о вас. Отпраздновали ваш день рождения как всегда вдвоем и при свечах.

— Спасибо за радостную весточку.

— Теперь о делах. Война подошла к концу.

— Еще Клаузевиц сформулировал ставшей классической формулу: у каждой войны есть начало и есть конец, даже у столетней. Кстати, передайте в Центр, что, если верить тайному заключению видных германских ученых-психологов, фюрер настроен на суицид и стремится предварительно отправить на тот свет как можно больше людей из своего близкого и преданного окружения. Психологи называют это явление чем-то вроде «запредельного эгоизма».

— Вы знаете, я столкнулся с этим уже здесь, во Франции. Рядом с домом, в котором я живу, находится прекрасная вилла с чудесным садом и куда менее привлекательной хозяйкой, рано овдовевшей исключительно по причине дурного характера. Да и она умерла вскоре от рака поджелудочной железы. Оставила завещание, в котором распорядилась усыпить ее любимую сибирскую кошку с ее тремя очаровательными, еще слепыми котятами, появившимися накануне, и обоих красавцев кокер-спаниелей, верно служивших ей многие годы.