— Почему ты так говоришь?

— Потому что знаю тебя лучше, чем ты сам.

— Полагаешь?

— Это твой открывающий гамбит?

— Я не люблю говорить по телефону. Надеюсь, мы скоро увидимся.

— Да… скоро, — ответил он.

Джаспер повесил трубку, а я еще долго с грустью смотрел на телефон и, только когда заметил, что на меня стали поглядывать, сделал вид, что протираю аппарат. Я скучал по сыну: он был единственным человеком, кто понял, что проект с миллионерами — хорошо просчитанная комбинация, которая служит средством привлечения людей на мою сторону, а затем последует нечто такое, что удивит даже Смерть. Моя сознательная стратегия должна завоевать одобрение масс, которое будет противостоять их неосознанному желанию уничтожить меня. Джаспер догадался, что мой простой план заключался в следующем:

1. Сделать всех в Австралии миллионерами и таким способом заручиться их поддержкой, доверием и, возможно, любовью, в то же время

2. Привлечь на свою сторону медиамагнатов

3. Стать политиком и добиться на предстоящих выборах места в парламенте, затем

4. Приступить к всеобъемлющей реформации австралийского общества на основе моих идей и таким образом

5. Произвести впечатление на Джаспера, который извинится и расплачется, а я в это время

6. Буду заниматься, сколько мне вздумается, любовью с Анук и

7. Мирно умру, довольный, что через неделю после моей смерти на площадях начнется возведение статуй,

8. Имеющих сходство со мной лицом и телом!

Вот таков был план: поставить восклицательный знак в конце моей жизни. Прежде чем умереть, я изгоню из головы мои идеи — даже самые глупые — все до единой, чтобы процесс умирания стал процессом опустошения. В те моменты, когда я не сомневался в успехе разработанного плана, образ моей смерти переплетался с образом Ленина в Мавзолее. Но когда охватывал пессимизм, этот образ превращался в картину повешенного на бензоколонке «Эссо» в Милане Муссолини.

В ожидании грандиозного вечера я маялся в кабинете, испытывая легкое раздражение от того, что нечем было заняться. Все дела я переложил на других. Оставалось принимать задумчивый вид, то и дело спрашивать, все ли в порядке, и притворяться, что меня интересует ответ.

Эдди, напротив, совершенно себя загнал. Наблюдая, как он старательно что-то пишет, я задавал себе вопрос, ощущает ли он себя, как я, набором случайных молекул, сложившихся в одну невероятную личность? И тут мне в голову пришла грандиознейшая идея.

— Эдди, — спросил я, — есть в списке миллионеров кто-нибудь из Сиднея?

— Трое, — ответил он. — А что?

— Дай мне их досье.

Первый миллионер проживал в Кампердауне. Его звали Денг Аджи, и он был родом из Индонезии. Ему было двадцать восемь лет, он имел жену и трехмесячного ребенка. Дом выглядел совершенно заброшенным. На мой стук никто не ответил, но через десять минут я заметил хозяина, который возвращался с тяжелыми пакетами. За десять метров до дома пластиковый пакет в его левой руке разорвался, и продукты посыпались на мостовую. Денг посмотрел на мятые консервные банки с тунцом с таким несчастным видом, словно эти консервы напрашивались к нему в друзья.

Я тепло улыбнулся, и по выражению моего лица он не отличил бы меня от журналиста.

— Как жизнь, Денг? — пропел я.

— Мы знакомы? — удивился он.

— Все нормально? У тебя есть все, что требуется?

— Отвяжись.

Он понятия не имел, что через неделю станет миллионером. Забавно.

— Ты счастлив здесь, Денг? Не сердись, если я скажу, что это место — дыра.

— Что тебе надо? Я вызову полицию.

Я обогнал его, наклонился и сделал вид, что поднимаю с земли десять долларов.

— Не ты обронил?

— Не мои, — огрызнулся Денг, вошел в дом и захлопнул перед моим носом дверь.

Будет хорошим миллионером, подумал я, словно мои миллионеры (так я их мысленно называл) обязательно должны отличаться честностью.

Вторым сиднейским миллионером — миллионершей — стала учительница биологии. Такого уродливого лица мне, пожалуй, не приходилось встречать. Увидев его, я чуть не закричал. И почувствовал, как сквозняки из тысяч дверей лупили в эту мерзкую физиономию. Она не заметила, как я вошел в класс. Я сел за парту в заднем ряду и глупо улыбнулся.

— Кто вы?

— Вы давно здесь преподаете, миссис Грейви?

— Шестнадцать лет.

— За это время вы часто заставляли учеников глотать мел?

— Никогда.

— Но они жаловались в Комитет по вопросам образования.

— Ложь!

— Я здесь для того, чтобы это выяснить.

— Вы из Комитета по вопросам образования?

Миссис Грейви уставилась на меня, словно решила, что я обман зрения. Я поискал глазами обручальное кольцо, но ее палец представлял собой ничем не украшенную плоть. Я встал и направился к двери. Мысль, что деньги — единственная вещь на земле и на небесах, способная доставить миссис Грейви радость, подействовала настолько угнетающе, что я чуть не отказался от визита к третьему сиднейскому миллионеру, но преодолел себя и, сознавая, что других занятий все равно нет, привалившись к похожему на поставленный вертикально гробик шкафчику в раздевалке, открыл досье.

На обложке значилась мисс Кэролайн Поттс.

Не помню, чтобы я часто задыхался от удивления, как это показывают в кинофильмах, но искусство на то и искусство, чтобы утрировать действительность. Но в данном случае все произошло именно так, и я могу свидетельствовать, что люди действительно способны задыхаться от удивления. Это не ложь. При виде ее имени я задохнулся с подтекстом и скрытыми смыслами. Подтекст: смерть брата. Неудовлетворенное желание. Удовлетворенное желание. Потеря. Тоска. Невезение. Упущенные возможности. Скрытые смыслы: она овдовела или разошлась со своим русским мужем. Не затерялась в Европе и много лет жила в Сиднее.

Боже!

Мысли возникали не в определенном порядке, а нахлынули разом — я не мог отличить, где кончалась одна и начиналась другая. Все говорили разом, как члены большой семьи за обеденным столом. Здравый смысл мне подсказывал, что на небольшой площади могли жить двадцать, а то и тридцать Кэролайн Поттс — не такое уж редкое имя — не Пруденс Кровосос и не Хэвенли Лопата. Что подумал Эдди? Что это одна из многих Кэролайн Поттс? Но я отказывался верить, что это не та самая, ибо во время личного кризиса обнаруживается именно то, во что веришь, а я, оказывается, во что-то еще верил, и это что-то было то, что я клубок ниток, а жизнь — играющая со мной кошачья лапка. Разве могло быть иначе? Вперед! — требовал внутренний голос. Вперед!