– «Маузер» и «наган».

– Хорошо. Ахмат, если кто-то из нас будет ранен, то отвозить на улицу Белую, – приказал он кураевскому приказчику, сидевшему на месте извозчика. Ты сам вооружен?

– Со мной...

– Ахмат, ты нормально по-русски можешь отвечать или нет?

– Ну я же понял, – сказал Ахмат и показал обрез.

– Ну, с Богом! Или как там у вас – «Алла берса!».

– Великий человек, – ткнул пальцем на Суровцева Ахмат. – Береги его.

Путь их лежал почти через весь Томск в район Красных казарм. Ярко-красный кирпич местной выделки, из которого они были сложены, собственно, и дал название Красным казармам. Сейчас там, недалеко от станции Томск II, размещался учебный батальон юнкеров, а также солдатский комитет одного из полков Чехословацкого корпуса. Чехи стали создавать у себя полковые комитеты наподобие тех, что недавно существовали в разлагающейся после революции русской армии. К чему это приводит, Суровцеву не надо было объяснять. На тот период Чехословацкий корпус уже не был тем корпусом, что восстал в мае 1918 года и в одночасье ликвидировал советскую власть во всех местах своей дислокации.

Трудно было ожидать от солдат чужой армии патриотического порыва. Его и в белой-то армии почти не было. Разве что у молодежи. Солдаты воевали как из-под палки. Офицеры воевали скорее с остервенением висельников, понимая, что от большевиков им просто не будет пощады. Много шума наделало самоубийство офицера Чехословацкого корпуса по фамилии Швец. Популярный как среди чехов, так и среди белогвардейцев, известный в войсках не менее, чем сам генерал Гайда, капитан Швец тяжело переживал перемену в настроении чехов. Суровцев в отличие от многих понимал истинную причину самоубийства. Сергей Георгиевич наблюдал подобное еще на Дону. Самоубийство донского атамана генерала Каледина было живо в его памяти. И донской атаман, и чешский капитан застрелились от сознания непреодолимого разрыва со своими соотечественниками, без которых, к своему горю, существовать они не могли. А соотечественники, так или иначе, скатывались в сторону анархии и революции, которую эти люди принять тоже не могли.

Время легких побед, которое всех сближало, закончилось быстро. Начались столкновения между чехами и белогвардейцами. Чехословацкие части отводились с передовой, что, конечно же, не прибавляло устойчивости частям. Белые упрекали чехов в предательстве. Чехи же больше всего стали опасаться обвинений в контрреволюционности. Делала свое дело и большевистская агитация.

Возле Окружного суда со статуей Немезиды на крыше, а потом у Дома Макушина, где сейчас размещались ускоренные офицерские курсы, лучи уличных фонарей проводили двуколку с нашими героями в полную тьму. Справа осталась большая кирпичная водонапорная башня. Слева в лучах узкого месяца и многочисленных звезд поблескивали металлические кресты одного из томских кладбищ. Соткин машинально перекрестился. Несмотря на почти полную темноту, Ахмат уверенно правил дальше. Минут через десять впереди, за окружающим дорогу лесом, замаячили тусклые огоньки. Это были огни окон Красных казарм. Ахмат остановил лошадей у двухстворчатых крепких деревянных ворот. Юнкер-часовой оторопел, увидев перед собой генерала.

– Пригласите дежурного по пропускному пункту, – приказал Суровцев.

Юнкер не успел ответить, как из небольшого одноэтажного здания быстро вышел молоденький прапорщик и, поддерживая шашку, заспешил к прибывшим. Он достаточно браво, по-уставному – за пять шагов до генерала, перешел на строевой шаг. Молодым, не успевшим огрубеть голосом представился:

– Дежурный по контрольно-пропускному пункту прапорщик Иванов.

– Голубчик, сопроводите нас к дежурному по батальону.

Увидев перед собой молодого и заслуженного генерала, дежурный по батальону несколько удивился. Всех томских генералов он знал в лицо.

– Контрразведка, капитан, – протягивая свои бумаги, подписанные лично Колчаком, сказал Суровцев.

Документы были выписаны на имя генерал-майора Мирка Сергея Георгиевича. По всем документам в армии Колчака Суровцев благоразумно прошел только под этой составляющей своей фамилии, что очень помогло ему в будущем и несколько десятилетий сбивало с толку дотошных чекистов. Трудно сосчитать, сколько раз в своей жизни он будет то Мирком, то Суровцевым, и еще бог знает кем. «Начальникам всех соединений и частей: оказывать всяческое содействие! А.В. Колчак», – дочитал дежурный.

– Ваше превосходительство, что от меня требуется? Можете располагать мной.

– Вы вхожи в казармы, занятые чехами?

– Признаться, нужды такой не было. Да и желания, – добавил капитан. – Под нашим началом юнкера, а тут такое соседство. Мало того что чехи, так еще и солдатский комитет.

– Времени на рекогносцировку у нас не было. Хотя сегодня днем я здесь был. Меня интересует, как, на ваш взгляд, налажена у них караульная служба по ночам. По тому, что я наблюдал днем, весьма формально. Но все же...

– Да, собственно, никак. И днем и ночью шныряют в поисках самогонки. Забор – вы, наверное, видели – разобрали. Так что наш КПП – пустая формальность. Иногда пьяные забредают в наше расположение. Что еще? Чувствуют себя хозяевами. Да и кого им бояться? Так что ночью караул если и выставляют, то часовые вернее всего спят. Что еще? Поют, бывает.

– Ночью? – удивился Соткин.

– Именно ночью.

– Командир батальона здесь?

– Никак нет. Уехал в город.

– Отправьте за ним посыльного, – приказал Сергей Георгиевич. – Как у нас там сложится, предугадать сложно, но вы позаботьтесь о том, чтобы в случае осложнений никто из юнкеров не пострадал. Отходить нам придется по вашей территории через центральные ворота. Со стороны сломанного забора кустарник и ухабы – не ровен час лошади ноги переломают.

– Разрешите спросить, – спустя несколько секунд молчания произнес капитан.

– Спрашивайте, – разрешил Суровцев.

– Как я понимаю, вы собираетесь стать незваным гостем у чехов. Как завтра вести себя нам, если ваш визит будет иметь последствия?

– А так и вести... Сами ничего не поняли... Лучше вы у них спрашивайте: «Что там у вас происходит? То песни по ночам, то вот еще какая-то возня». Хотя никакой возни может и не быть, – спокойно ответил Суровцев.

Когда дежурный отправился отдавать распоряжения, Суровцев, точно оправдывая свою фамилию, сурово выговаривал Соткину:

– Вот что, любезный Александр Александрович, чтоб это было в первый и последний раз! Мало про контрразведку говорят, так и ваш перегар в ту же кучу.

Капитана даже передернуло.

– Виноват, ваше превосходительство! Я рюмочку пригубил, и только. Ахмат, будь он неладен...

– Словом, наша сегодняшняя операция – это ярчайший пример, как не надо делать дело. Сейчас еще и пойдем черт-те куда и черт-те как! Авантюра чистой воды. У меня такого еще никогда не было. Но время, время! Торчать в Томске еще один день для нас непозволительная роскошь. И хоть не дышите вы в мою сторону, черт вас подери!