Между прочим на Шелагском мысу наши путешественники нашли небольшое чукотское селение. Камакай (старшина) его посещал Матюшкина, и через толмача, с которым прежде был уже знаком, много рассказывал о своей стране. Он также утверждал, что к северу лежит большая земля, обитаемая дикими племенами, единственной пищей которым служит снег.

Еще рассказывал камакай, что на тундре, к востоку от устья Веркона, находятся остатки хижины, построенной, по словам отца его, русскими, спасшимися с разбитого у этих берегов большого корабля. Много лет тому кочующие чукчи открыли эту хижину и нашли в ней несколько человеческих остовов и черепов, обглоданных, вероятно, волками, а также немного провианта и табаку и большие белые паруса, которыми была обтянута вся хижина. Недалеко оттуда лежали наковальня и другие железные вещи.

Рассказ этот заставил мичмана Матюшкина посетить тундру. Действительно нашел он на означенном месте остатки хижины, по прочности и роду построения казавшейся произведением не чукчей или каких-либо проезжающих путешественников; по-видимому, она назначалась для постоянного житья. Хотя Матюшкин не нашел никаких более признаков, но все обстоятельства, место и самое время (в 1764 или 1765 годах), когда, по словам камакая, случилось рассказываемое им происшествие, заставляет полагать, что здесь именно встретил смерть свою смелый Шалауров[193], единственный мореплаватель, посещавший в означенный период времени эту часть Ледовитого моря.

Кажется, не подлежит сомнению, что Шалауров, обогнув вторично Шелагский мыс, потерпел кораблекрушение у пустынных берегов, где ужасная кончина прекратила жизнь его, полную неутомимой деятельности и редкой предприимчивости. Имя этого мореплавателя известно во всей Сибири; так что воспоминание о судьбе его и, по-видимому, непреложные признаки места его ужасной кончины тронули даже наших проводников…

Доктор Кибер, сопутствовавший Матюшкину, познакомился в Островном со многими старшинами приморских чукчей. Они также рассказывали ему о существовании северной земли и утверждали, что сами видели ее в ясные летние дни с места, называемого Якан. По описанию их предполагали мы, что Якан лежит далее на восток, и потому решился я туда отправиться.

На ночлеге занялись мы разделением припасов, часть их зарыли в лед и шесть порожних нарт отправили обратно в Нижне-Колымск. У нас осталось семь нарт – четыре для меня и три для Матюшкина. Апреля 7-го было тепло при слабом SSW ветре; термометр поутру стоял на 0°, а в полдень на 2° тепла.

С некоторого времени по причине теплой погоды оставались мы днем на местах, а ехали ночью при свете зари, потому что тогда обыкновенно морозило и собакам было легче тащить нарты. Ночью с 7-го на 8-е апреля было так тепло, что мы не могли отправиться в путь и оставались на месте, именно на том самом, где ночевали 5-го апреля. Во время нашего невольного бездействия занимались мы разными астрономическими наблюдениями. Нам удалось взять несколько расстояний между солнцем и луной, по которым определили мы долготу в 176°09'45'', а широту по полуденной высоте солнца в 69°48'12''. Отсюда начали мы вести новое счисление.

На следующий день к вечеру сделалось холоднее: мы продолжали путь по берегу. Отъехав 12 верст в SO направлении, остановились мы у небольшой скалы, составлявшей, так сказать, границу между низменной тундрой и холмистым берегом, начинающимся в 15-ти верстах к востоку от Кекурного мыса. Окрестности устьев реки Аугуона, впадающей в море 23-мя итальянскими милями восточнее Веркона, совершенно низменны и, судя по множеству оленьих следов, должны изобиловать мхом.

Апреля 8-го погода была ясная – поутру и вечером было не более 3° холода, а в полдень 2° тепла. Проехав 7 верст по берегу, возвышенному на 60 футов, мы достигли довольно далеко вдавшейся в море скалы; за нею начинался плоский и низменный берег, покрытый песком и мелкими камнями. По этим и другим признакам, согласным с описанием чукотских старшин, должен я был принять это место за мыс Якан. Положение скалы определилось в 69°41'32'' широты и 176°32' долготы. Долго наблюдали мы горизонт в надежде открыть на север землю, которую, по рассказам чукчей, можно было отсюда видеть.

Не открыв ни малейших признаков ее, мы поехали далее и в 4 ½ верстах достигли устья маленькой речки Якан-Уваян. Недалеко оттуда нашли мы основу большой байдары в 21 фут длиной, что совершенно убедило нас в том, что скала, нами определенная, была именно Якан, ибо не только чукотские старшины в Островном, но и другие чукчи, встреченные нами на Северном мысе, описывая местоположение Якана, упоминали о байдаре, рассказывая притом, что они обтягивают ее латаками (выделанными моржовыми кожами), и когда положение льда позволяет, промышляют на ней моржей, во множестве здесь водящихся. Замечательно, что к западу от Якана и Шелагского мыса до самой Индигирки моржи редко являются, а здесь – напротив, и на всем пространстве до Чукотского носа моржи и киты весьма часто встречаются.

Проехав от Якан-Уваяна 16 верст на восток, мы вынуждены были, по причине теплоты, остановиться.

Вечером отправились мы далее и, проехав 10 верст, встретили ряд скал, простирающихся на 21-у версту: за ними песчаный берег, покрытый небольшими холмами. В 35-ти верстах от ночлега нашли мы множество наносного леса, преимущественно соснового и елового, а отчасти и лиственничного. Давно уже терпели мы такой недостаток в топливе, что раз в день только разводили огонь. Счастливая находка наша дала нам снова возможность запастись дровами, и в особенности была она важна для Матюшкина, который, в свою очередь, хотел предпринять путешествие по льду в море для отыскания предполагаемой на севере земли.

Апреля 9-го небо покрылось темными тучами; сильный западный ветер поднял метель; холод значительно усилился: утром было 6°, в полдень 9°, вечером 11° мороза. Мичман Матюшкин поспешил воспользоваться благоприятным временем и поехал на трех нартах с провиантом на 15 дней к северу в море, а я со штурманом Козьминым и доктором Кибером, на четырех нартах, с запасом на 13 дней – продолжал опись берега. Чуванского князька Соболева, хорошо знавшего чукотский язык и сопровождавшего прежде Матюшкина, взял я с собою, а ему отдал служившего мне толмачом казака Куприянова.

Только к вечеру успели мы окончить все распоряжения, необходимые при разделении экспедиции. Матюшкин поехал на север, в море, а я с моими спутниками по берегу на восток. Густой туман покрывал окрестности и до того ограничивал наш горизонт, что мы не могли точно наблюдать изгибов берега.

Проехав 48 верст, миновали мы устье небольшой речки Кусгун и в 13-ти верстах оттуда остановились на ночлег уже в 5 часов утра 10-го апреля. На всем протяжении берег казался плоским и постепенно понижавшимся небольшими уступами к морю. Во многих местах видели мы сложенный кучами наносный лес и недавние следы саней, запряженных оленями, что подало нам надежду встретиться и ближе ознакомиться с прибрежными жителями.