без охраны, и Франсиа, узнав об этом, мог послать отряд своих куартелеросов для выполнения низкой мести. Но все же, считая диктатора способным на всякую низость, Гаспар не приписывал ему совершенного преступления. Если бы действительно следы принадлежали лошадям куартелеросов, то видны были бы следы подков, а он далеко проследил их — до самого того места, где они совершенно исчезали, — и, рассмотрев самым тщательным образом, узнал только, что убийцы были индейцы и что они похитили Франческу живой; след же подков принадлежал, очевидно, пони Франчески. Но какие индейцы совершили это преступление? Гаспар знал только товасов; но ведь было много и других племен. Исполнителями этого преступления не могли быть товасы, престарелый и уважаемый вождь которых бывал частым гостем на эстансии. Да разве такая долгая и испытанная дружба могла окончиться этой ужасной и неожиданной катастрофой? Ни Гаспар, ни Людвиг ни на минуту не верили этому; только Циприано, как это ни странно, был противного мнения. Он представил даже доказательства. Последние шли скорее из глубины его сердца, чем из головы, но между тем он допускал их. Он припомнил, что у вождя товасов был сын, немного старше его, — это было известно и Гаспару, и Людвигу. Циприано, кроме того, заметил еще, что не раз глаза молодого индейца с восхищением останавливались на прелестных чертах Франчески. Наблюдениями Циприано руководила ревность, которая и заставила его угадать то, чего ни брат, ни Гаспар, да и никто другой не мог заметить. Как ни было молчаливо и почтительно внимание, с каким молодой индеец относился к его кузине, которую Циприано обожал, оно не только не нравилось, но было особенно неприятно юноше. В душе его осталось воспоминание, охватившее его всего в ту минуту. Отец молодого индейца был другом Хальбергера, но у сына не было никаких обязательств считать эту дружбу священной. Это был юноша мрачного и горячего темперамента. Циприано, проводя целые дни вместе с Франческой, привязался к ней, не признаваясь в этом ни себе, ни другим. Иногда в мечтах он видел в будущем подругу своих детских игр спутницей всей своей жизни. Разве молодой индеец не мог думать так же? Разве он не мог вообразить, что если похитить Франческу в этом полудетском возрасте, то она, живя среди его племени, со временем забудет привычки цивилизованной жизни?

Ни Людвиг, ни Гаспар не отрицали доли правды в предположениях Циприано, и оба пришли к заключению, что его мнение может быть основательным.

Как бы то ни было, следовало отправиться разыскивать товасов на их новом месте жительства. Гаспар был уверен, что, если все племя или хотя бы часть его были участниками в этом двойном преступлении, начальник Нарагуана не задумается произвести суд даже над собственным сыном. Если же убийство и похищение были совершены индейцами другого племени, Нарагуана поможет своим друзьям отомстить убийце и освободить молодую девушку.

Если бы семья Хальбергера жила на границе Арканзаса или Техаса, гаучо и молодые люди собрали бы вокруг себя отряд отважных трапперов из своих ближайших соседей и с ними отправились бы преследовать дикарей. Но в Чако ближайшие соседи семейства Хальбергера жили в Асунсьоне. Если даже предположить, что они в состоянии были бы оказать помощь, заранее можно было быть уверенным, что они не осмелятся сопутствовать им из боязни навлечь на себя гнев диктатора. Поэтому никто и не обратился за помощью в Парагвай. Они надеялись только на самих себя и на дружбу товасов. Решено было отправиться немедленно на поиски пропавшей девушки. Тщетно пытался Циприано убедить Людвига не принимать участия в путешествии.

— Он прав, — сказала мать, — мне ничего не нужно, кроме Франчески. Чтобы охранять дом, достаточно и слуг. Да и что еще может случиться хуже этого? Я хочу, чтобы ты ехал, — повторила она, обращаясь к сыну.

Еще одна бессонная ночь прошла в доме натуралиста; только сам владелец эстансии покоился непробудным сном смерти.

Первые лучи солнца озарили еще влажную почву вырытой могилы. Земля еще не успела высохнуть, а трое всадников, отправляясь в долгое путешествие, удалялись от одинокой эстансии; на веранде на коленях стояла женщина в трауре, воссылая к небу горячие молитвы за успех предприятия.

Глава V

КОНВОЙ ПЛЕННИЦЫ

Вернемся немного назад. Пока бездыханное тело Людвига Хальбергера лежало под тенью альгорробаса, невдалеке можно было заметить отряд всадников, направлявшихся через пампасы подальше от места своего злодеяния. По костюму и цвету их кожи легко было узнать в них индейцев; но один из них отличался и своим лицом, и одеждой. Это был белый, по-видимому, кастильской расы. Остальные всадники — молодые люди, из которых ни одному не было больше двадцати лет; каждый из них держал в руке дротик и болу[12], перекинутый через плечо или привязанный к седельной луке. Все они сидели на небольших горячих лошадях с длинным хвостом и гривой. У двух из них были рекадо — седла, употребляемые южноамериканцами, а у остальных седло заменялось куском бычьей или оленьей кожи. Во всем отряде ни у одного всадника не было стремян или шпор; вместо уздечки — простой ремень из сырой кожи, обмотанный вокруг нижней челюсти лошади, что не мешало всадникам править своими лошадьми с таким же искусством, как и мамелюкским мундштуком.

Отряд насчитывал двадцать всадников. Девятнадцать из них — в одинаковой одежде из различной материи. Костюмы их не отличались изысканностью. Туловище до половины бедер покрывала короткая накидка, похожая на одежду дикарей Северной Америки, но только сделанная не из материи, а просто из шкуры дикого зверя.

У одних накидка была красная — из кожи пумы, у других — из пятнистого меха ягуара и агуарунди, или серой кошки пампасов, из волчьего меха и меха выдры или же из темной шкуры муравьеда. Глядя на них, можно было пересчитать всех известных четвероногих в Чако. Эти дикари отличались от краснокожих Севера тем, что не носили ни панталон, ни мокасинов (североамериканская обувь), от этого избавлял их теплый климат, да к тому же индейцу Чако незачем обуваться, так как он очень редко ступает на землю, проводя целые дни на спине своей лошади. По обеим сторонам седла свешивались их обнаженные ноги, словно отлитые из бронзы или изваянные резцом