всегда вместе и наблюдая только друг друга, настолько изучают своих товарищей, что им часто известны привычки, ускользающие от их постоянных врагов: сыщиков, жандармов и полицейских приставов. Так, по судорожному подергиванию мускулов левой щеки был опознан неким каторжником на параде Сенского легиона подполковник этого корпуса, знаменитый Коньяр, которого до той поры полиция не решалась арестовать, несмотря на настояния Биби-Люпена, потому что не осмеливалась поверить в тождество графа Понтис де Сент-Элена и Коньяра.

— Это наш даб (учитель), — сказал Шелковинка, перехватив взгляд Жака Коллена — тот рассеянный взгляд, которым окидывает все окружающее человек, впавший в отчаяние.

— Ей-богу, верно! Это Обмани-Смерть, — сказал, потирая руки, Паучиха. — Ну конечно. Тот же рост, такие же широкие плечи; но что это он с собой сделал? Сразу и не признаешь его.

— Те-те-те!.. Я понял, — сказал Шелковинка. — Он тут неспроста! Он хочет повидаться со своей теткой, ведь ее скоро должны казнить.

Чтобы дать некоторое понятие о личностях, которых заключенные, надсмотрщики и надзиратели называют тетками, достаточно привести великолепное определение, какое дал им начальник одной из центральных тюрем, сопровождая лорда Дэрхема, посетившего во время своего пребывания в Париже все дома заключения. Этот любознательный лорд, желая изучить французское правосудие во всех его подробностях, даже попросил палача, покойного Сансона, установить свой механизм и пустить его в ход, казнив живого теленка, чтобы иметь понятие о действии машины, прославленной Французской революцией.

Начальник, ознакомив его с тюрьмой, тюремными дворами, мастерскими, темницами и прочим, указал на одну камеру.

«Я не поведу туда вашу милость, — сказал он с отвращением, — там сидят тетки». — «Ао! — произнес лорд Дэрхем. — А что же это такое?» — «Средний пол, милорд».

— Теодора вот-вот скосят (гильотинируют)! — сказал Чистюлька. — А мальчишка ладный! Что за рука! Что за отвага! Какая утрата для общества!

— Да, Теодор Кальви хрястает свой последний кусок, — сказал Паучиха. — О! Его девчонки будут порядком хныкать, ведь его любили, этого бездельника!

— Вот и ты, старина! — сказал Чистюлька Жаку Коллену.

И вместе со своими приспешниками, держа их под руку, он преградил дорогу новоприбывшему.

— Ого, даб, ты, значит, сделался кабаном? — прибавил Чистюлька.

— Говорят, ты проюрдонил наше рыжевье (растратил наше золото)? — продолжал Паучиха с угрожающей миной.

— Воротишь ли ты нам наши рыжики (деньги)? — спросил Шелковинка.

Эти три вопроса раздались как три пистолетных выстрела.

— Не подшучивайте над бедным священником, попавшим сюда по ошибке, — отвечал машинально Жак Коллен, сразу же узнав своих трех товарищей.

— Ну, коли рожа не его, так его бубенчик, — сказал Чистюлька, опустив руку на плечо Жака Коллена.

Ухватки и облик трех товарищей быстро вывели даба из его апатии и вернули к ощущению действительности, ибо всю эту роковую ночь он блуждал в бесконечных просторах идеальных чувств, ища там новый путь.

— Не выдайте даба, любопытные начеку, — тихо сказал Жак Коллен низким и угрожающим голосом, напоминавшим глухое, львиное рычание. — Легавые шныряют; поводим их за нос. Я ломаю комедию ради дружка в тонкой хеврени (в крайней опасности).

Это было сказано елейным тоном священника, увещевающего несчастных; потом, окинув взглядом дворик, Жак Коллен увидел под аркадами надсмотрщиков и насмешливо указал на них своим трем спутникам.

— Вот они, шестиглазые (тюремные смотрители). Запалите-ка зеньки и глядите в оба (будьте бдительны). Вкручивайте баки комарщикам (дурачьте сторожей), не выдавайте кабана, а не то я вас порешу, ваших марух и ваше рыжевье.

— Неужто, по-твоему, осучились наши (оказались предателями)? — сказал Шелковинка. — Ты пришел выудить свою тетку (спасти своего друга)?

— Мадлена обряжен под ольховую перекладину (готов для Гревской площади), — сказал Чистюлька.

— Теодор! — вымолвил Жак Коллен, подавив крик и чуть не бросившись вперед.

То было последним ударом в пытке, сразившей колосса.

— Его порешат, — повторил Чистюлька. — Уже два месяца, как он связан для лузки (приговорен к смерти).

Жак Коллен почувствовал внезапную слабость, ноги у него подкосились, и он упал бы, если бы товарищи его не поддержали, но у него нашлось достаточно присутствия духа, чтобы сложить руки с сокрушенным видом. Чистюлька и Паучиха почтительно поддерживали богохульника Обмани-Смерть, покамест Шелковинка бегал к надзирателю, дежурившему у двери решетки, ведущей в приемную.

— Почтенный священник желает присесть, дайте для него стул.

Итак, удар, подготовленный Биби-Люпеном, миновал Обмани-Смерть. Жак Коллен, как и Наполеон, опознанный своими солдатами, добился подчинения и уважения трех каторжников. Двух слов было достаточно. Эти два слова были ваши марухи и ваше рыжевье; ваши женщины и ваши деньги — вот краткий итог истинных пристрастий мужчины. Угроза эта была для трех каторжников знаком верховной власти; даб по-прежнему держал их сокровища в своих руках. Он был всемогущ на воле, и он не предал их, как говорили лжебратья. Притом ловкость и изобретательность их предводителя, завоевавшие ему широкую славу, подстрекали любопытство трех каторжников, ибо в тюрьме одно только любопытство оживляет эти опустошенные души. Притом преступников потряс смелый маскарад Жака Коллена, продолжавшийся даже за решетками Консьержери.

— Четверо суток я просидел в секретной и не знал, что Теодор так близок к обители… — сказал Жак Коллен. — Я пришел, чтобы спасти одного бедного мальчика, а он повесился тут вчера, в четыре часа… и вот другое несчастье! Нет у меня больше козырей в игре!..

— Бедняга даб! — сказал Шелковинка.

— Ах, пекарь (дьявол) отказывается от меня! — вскричал Жак Коллен, вырываясь из рук двух своих товарищей и выпрямляясь с грозным видом. — Приходит час, когда общество оказывается сильнее нашего брата! Аист (Дворец правосудия) в конце концов проглатывает нас.

Начальник Консьержери, узнав, что испанскому священнику стало дурно, явился во двор лично наблюдать за ним; он усадил его на стул лицом к солнцу и принялся изучать его физиономию во всех подробностях, с той опасной проницательностью, что возрастает со дня на день при исполнении подобных обязанностей, скрываясь под наружным безразличием.

— О боже! — сказал Жак Коллен. — Попасть на одну ступень с этими людьми, отбросами общества, преступниками, убийцами!.. Но Господь не оставит своего слугу. Уважаемый господин начальник, мое пребывание здесь я отмечу делами милосердия, память о коих сохранится! Я обращу этих заблудших, они поймут, что у них есть душа, что их ожидает жизнь вечная. И пусть на земле все погибло для них, они могут заслужить царство небесное, путь к которому лежит через истинное, от всей души, раскаяние.

Сбежалось десятка два-три заключенных; свирепые взгляды трех каторжников остановили любопытных на расстоянии трех футов от себя, однако краткая речь, произнесенная с елейной евангельской кротостью, была ими прослушана.

— Ну что ж! Вот такого, господин Го, — сказал страшный Чистюлька, — мы послушали бы!..

— Мне сказали, — перебил Жак Коллен,