подле которого стоял господин Го, — что в этой тюрьме есть приговоренный к смерти.

— Сейчас ему читают отказ в его кассационной жалобе, — сказал господин Го.

— Не пойму, что это означает? — наивно спросил Жак Коллен, глядя на окружающих.

— Господи, ну и фофан! — сказал юнец, разузнавший только что у Шелковинки, на каких лужках растут лучшие бобы.

— А то самое, что не нынче завтра его скосят! — сказал один из заключенных.

— Скосят? — спросил Жак Коллен, вызвав своим наивным и недоумевающим видом восхищение его трех сотоварищей.

— На их языке, — отвечал начальник тюрьмы, — это означает смертную казнь. Если писарь читает отказ в помиловании, значит скоро палач получит приказ привести приговор в исполнение. Бедняга упорно отказывается от последнего напутствия…

— О господин начальник, вот душа, которую надобно спасти!.. — вскричал Жак Коллен.

Богохульник сложил руки с горячностью отчаявшегося любовника, а внимательно следивший за ним начальник тюрьмы принял это за религиозное рвение.

— Ах, сударь, — продолжал Обмани-Смерть, — позвольте мне доказать вам, кто я таков и какова моя сила; разрешите мне привести к раскаянию ожесточившееся сердце! Бог дал мне дар слова, и я делаю с людьми чудеса. Я потрясаю сердца, отверзаю их… Чего вы опасаетесь? Прикажите сопровождать меня жандармам, сторожам, кому угодно.

— Посмотрим, если только тюремный священник разрешит вам заменить его, — сказал господин Го.

И начальник тюрьмы ушел, поражаясь, с каким полным равнодушием, хотя и не без любопытства, каторжники и другие заключенные смотрели на священника, апостольский тон которого придавал обаяние его ломаному языку, наполовину французскому, наполовину испанскому.

— Как вы очутились тут, господин аббат? — спросил Жака Коллена молодой собеседник Шелковинки.

— О, по ошибке! — отвечал Жак Коллен, смерив юношу взглядом с головы до ног. — Меня застали у одной куртизанки, которую обокрали после ее смерти. Признали, что она покончила с собой; но виновники кражи, видимо слуги, еще не задержаны.

— Из-за этой самой кражи и повесился тот молодой человек?

— Вероятно, бедный мальчик не перенес позора несправедливого заточения… — отвечал Обмани-Смерть, поднимая глаза к небу.

— Да, — сказал молодой человек, — его должны были освободить, а он покончил с собой. Вот так история!

— Только воображение невинного может быть так потрясено, — сказал Жак Коллен. — Заметьте, что кража была совершена ему в ущерб.

— Много ли было украдено? — спросил глубокомысленный и хитрый Шелковинка.

— Семьсот пятьдесят тысяч франков, — отвечал чуть слышно Жак Коллен.

Трое каторжников переглянулись и вышли из кучки арестантов, столпившихся вокруг мнимого священника.

— Это он прополоскал ширман девки! — сказал Шелковинка на ухо Паучихе. — Хотели взять нас на опужку (испугать), когда назвонили, что он сфендрил наши рыжики.

— Он был и останется дабом Великого братства, — отвечал Чистюлька. — Наши сары никуда не денутся.

Чистюлька искал человека, которому мог бы довериться; поэтому счесть Жака Коллена честным человеком было в его интересах. А в тюрьме особенно верят тому, на что надеются!

— Бьюсь об заклад, что он околпачит даба из Аиста (генерального прокурора) и выудит свою тетку, — сказал Шелковинка.

— Коли он своего добьется, — сказал Паучиха, — я не назову его мегом (Богом), но что он подымил с пекарем (выкурил трубку с дьяволом) — так я теперь этому поверю!

— Слыхал, как он крикнул: «Пекарь меня покидает!» — заметил Шелковинка.

— Эх, — вскричал Чистюлька, — кабы он захотел выудить мою сорбонну! Ну и поюрдонил бы я! На весь мой слам, на все мое затыненное рыжевье (покутил бы на всю мою добычу, на все мое спрятанное золото)!

— Слушайся даба, — сказал Шелковинка.

— Ты что, смеешься надо мной? — сказал Чистюлька, глядя на своего дружка.

— Ну и дурень же ты! Ведь тебя уже связали для лузки. Тебе уже тяжкой не потянуть (с тобой уже кончено). Надо подставить ему свою спину, чтобы самому устоять на бабках (ногах), чтобы есть, пить и ходить по музыке (воровать)! — возразил ему Паучиха.

— Правильно сказано! — продолжал Чистюлька. — Ни один из нас не продаст даба, а если кто попробует, я возьму его с собой туда, куда сам иду…

— У него что ни слово, то и дело! — вскричал Шелковинка.

Даже люди, менее всего расположенные сочувствовать этому удивительному миру, могут представить себе состояние духа Жака Коллена, который, проведя пять долгих ночных часов у трупа своего кумира, узнал теперь о близкой смерти товарища по цепи, корсиканца Теодора. Но если для того, чтобы увидеть юношу, требовалась необычайная изобретательность, то для того, чтобы спасти его, нужно было сотворить чудо! А он уже думал об этом.

Чтобы понять, на что рассчитывал Жак Коллен, необходимо указать здесь, что убийцы, воры — короче говоря, все обитатели каторжных тюрем не так опасны, как считают. За некоторыми, чрезвычайно редкими исключениями, люди эти трусливы; вероятно, причиною тому вечный страх, сжимающий им сердце. Способности их пригодны лишь для воровства, а так как их ремесло требует, в ущерб их нравственности, применения всех жизненных сил, гибкости ума, равной ловкости их тела и напряжения внимания, то вне этих бешеных усилий воли они становятся тупыми по той же причине, по какой певица или танцовщица падают в изнеможении после утомительного па или одного из тех чудовищных дуэтов, какие навязывают публике современные композиторы. В обыденной жизни злодеи до такой степени лишены здравого смысла либо настолько угнетены тревогой, что буквально напоминают детей. В высшей степени легковерные, они попадаются на самую нехитрую приманку. После удачного дела они впадают в состояние такой расслабленности, что им необходим разгул: они напиваются допьяна винами, ликерами, они с какой-то яростью бросаются в объятия женщин, чтобы найти покой, расточив свои последние силы, и забвение совершенного ими злодейства в забвении рассудка. В таком состоянии они являются легкой добычей для полиции. Стоит их арестовать, и они, словно слепцы, теряют голову; они так цепляются за малейшую надежду, что верят всему, поэтому нет такой нелепости, которую нельзя было бы им внушить. Покажем на примере, до каких пределов доходит глупость попавшегося преступника. Биби-Люпен вырвал недавно признание у одного убийцы девятнадцати лет, убедив его, что несовершеннолетних не казнят. Когда мальчугана после отказа в помиловании перевезли в Консьержери для приведения приговора в исполнение, этот страшный агент пришел к нему.

— Ты уверен, что тебе не исполнилось двадцати лет? — спросил он его.

— Да, мне всего только девятнадцать с половиной, — сказал убийца совершенно спокойно.

— Ну что ж! — отвечал Биби-Люпен. — Можешь не беспокоиться, тебе никогда не будет двадцати лет…

— Почему?

— Э! Да тебя скосят через три дня, — заметил начальник тайной полиции.

Убийца, твердо убежденный, несмотря на приговор, что несовершеннолетних не казнят, при этих словах опал, как взбитая яичница.

Эти люди, столь жестокие в