в понимании, но слаб в вере, склонен к нечестности, и эта его склонность с трудом поддается исправлению, подобно хвори, вызванной лекарством. Кто одинаково силен в вере и в понимании, тот верит в то, во что нужно верить.

Кто умеет сосредоточиваться, но не располагает запасом сил, не справится с ленью, поскольку сосредоточенность причастна природе безделья. Кто обладает запасом сил, но не способен сосредоточиться, не справится с отвлечениями, поскольку силы причастны природе отвлечений. Потому надлежит уравнять их друг с другом, ибо из этого равенства рождаются созерцание и восторг…

Внимание потребно повсюду, поскольку оно оберегает разум от ловушки отвлечений, в которую тот может угодить, ибо вера, силы и понимание причастны природе отвлечения; еще она спасает ум от лени, в которую тот может впасть, ибо сосредоточенность причастна природе лени.

Буддхагхоша[653]

Попутно стоит заметить, что Бог ни в коей мере не является единственно возможным объектом созерцания. Существовали и существуют многочисленные созерцатели-философы, созерцатели-эстеты и созерцатели-ученые. Полная сосредоточенность на чем-то, что не является Абсолютом, может превратиться в опасную форму идолопоклонства. В письме Хукеру[654] Дарвин заметил, что «проклят тот, кто поглощен своим делом в той же мере, в какой я поглощен своим». Такой человек проклят потому, что подобная однобокость чревата более или менее полной атрофией прочих сторон деятельности разума. Дарвин признавался, что во второй половине жизни ему сделались совершенно неинтересными поэзия, искусство и религия. Да, в избранной профессии человек достигает зрелости, но в духовном и даже нравственном смысле, в своих отношениях с Богом и ближними, он остается, по сути, зародышем.

Когда односторонняя сосредоточенность устремлена на Бога, тоже велик риск атрофии незадействованных способностей разума. Отшельники Тибета и Фиваиды практиковали подобную односторонность, но их сосредоточенность была сродни самоистязанию и полной отрешенности. Будь они более «послушными Святому Духу», эти отшельники поняли бы, что сосредоточенность отрешенности – в лучшем случае подготовка к сосредоточенности единения, к познанию Бога во всей полноте Его космического бытия и внутри индивидуальной души. Подобно даосскому мудрецу, они оседлали бы укрощенную и обновленную индивидуальность, вернулись бы в мир, принялись бы «вкушать яства и пить», общаться с «мытарями и грешниками», или, как говорят буддисты, с «виноторговцами и мясниками». Для полностью просветленной, полностью свободной личности сансара и нирвана, время и вечность, феноменальное и реальное – фактически одно и то же. Вся жизнь такой личности представляет собой беспрерывное и сосредоточенное созерцание Божества в вещах, жизнях, событиях и разумах мира становления. Там нет места истязанию души, атрофии любой из ее способностей. Наоборот, присутствуют усиление и обострение сознания, наряду с его развитием и трансформацией. Еще ни один святой не жаловался, что стремление к Богу стало для него «проклятием».

Эту мысль внушает нам Евангелие в том месте, где наш Спаситель называет часть Марии, вкушавшей покой в слове Его, более благою, чем часть Марфы, хотя та и была озабочена тем, чтобы лучше услужить Ему, что, конечно же, было занятием добрым[655].

Августин Блаженный

Это созерцание в божественном свете поддерживает его выше всякой сердечности, выше всякой добродетели и выше всякой заслуги, ибо это есть венец и плата, к которым мы порываемся, и которые мы имеем, и которыми обладаем теперь в этом виде, ибо жизнь созерцательная есть небесная жизнь. Но если бы мы были извлечены из этого изгнания и этого бедствия, мы были бы, по нашей сотворенной природе, более восприимчивы к этой ясности, и тогда слава Бога просветляла бы нас лучше и более высоко. Вот вид, выше всех видов, по которому выходят в божественное созерцание и в вечное сосредоточение и по которому бывают преображены и преобразованы в божественной ясности.

Рейсбрук Удивительный

Фома Аквинский говорил, что деяние должно быть дополнением к молитве, а не ее противоположностью. В числе поводов к такому совету был и сугубо утилитарный: деяние, «отринутое от жизни в молитве», есть деяние, не озаренное соприкосновением с Реальностью, не вдохновленное и не целенаправленное; соответственно, оно вряд ли обеспечит позитивный результат – скорее, даже причинит вред. Чжуан-цзы обмолвился: «Совершенные люди древности учили других лишь тому, в чем сами находили прочную опору». Как можно извлечь сучок из глаза ближнего своего, если бревно в вашем глазу не дает увидеть божественное Солнце и трудиться в его свете? Обсуждая тех, кто хочет просто действовать вместо того, чтобы через созерцание обрести способность действовать во благо, святой Хуан де ла Крус спрашивал: «Что смогут они совершить?» И сам отвечал: «Росо mas que nada, y a veces nada, y aun а vece s dano» («Немногим больше, чем ничего, порой вообще ничего, а порой даже свершают что-то дурное»). Прибыль должна соответствовать затратам. Это правило верно не только для экономики, но и для физиологии и мышления, для нравственности и духовности. Мы не можем располагать физическими силами, предварительно не наполнив тела горючим в виде пищи. Мы не можем надеяться на то, что скажем что-то стоящее, предварительно не прочитав и не усвоив мысли лучших умов. Мы не можем действовать правильно и полезно, не развив у себя привычку беспрекословно подчиняться божественной Природе Вещей. Нужно черпать благо из вечности, чтобы обрести способность творить добро во времени. Но почерпнуть благо из вечности возможно, лишь посвятив хотя бы малую часть нашего бренного времени молчаливому ожиданию его появления. Это значит, что жизнь, в которой духовная «прибыль» соответствует нравственным «затратам», должна быть жизнью, в которой активная деятельность чередуется с покоем, а речь – с бдительно пассивным молчанием. «Otium sanctum quaerit caritas veritatis; negotium iustum suscipit necessitas caritatis» («В покое от дел не бездеятельная праздность должна доставлять удовольствие, а изыскание или открытие истины»)[656]. Тела людей и животных суть возвратно-поступательные механизмы, напряжение в них всегда сменяется расслаблением. Даже вечно бодрствующее сердце отдыхает между ударами. В живой Природе нет ничего, хотя бы отдаленно напоминающего величайшее техническое изобретение человека – постоянно вращающееся колесо. (Этим фактом, вне всякого сомнения, объясняются скука, усталость и апатия современных фабричных работников, вынужденных подстраивать движения своего разума и тела под круговое механическое движение конвейера, который ползет с неизменной скоростью.) Экхарт говорил: «То, что приобретено в созерцании, изливается в любви и поступках»[657]. Благонамеренный гуманист и мускулистый христианин, воображающие, будто они способны выполнить вторую из великих заповедей – даже не задумавшись о том, каково возлюбить Бога всем сердцем, разумом и душой, – ставят перед собой невыполнимую задачу по непрерывному вычерпыванию сосуда, который никогда не наполняется.