того, как русло стабилизировалось, поглотила тысячи людей. Но для авендери Лааль это не имело никакого значения. Она хотела хоть нанедолго почувствовать себя в безопасности.

— Четырнадцатая битва. — Он легонько коснулся камня. — Во время третьего пришествия.

— Можно и так назвать. Хотя не была это битва и не было пришествие. Неважно. В любом случае, некогда здесь находилась цветущая долина, в которую каждую весну приходила разливающаяся река. Пшеницу тут собирали дважды в год лишь в худшие лета. Житница целого континента — так называли это место. А хватило единственной напуганной богини — и за двадцать лет все сделалось пылью, а окрестности стал заносить песок. Нынче мало кто об этом помнит.

— Зачем ты мне об этом говоришь?

— Чтобы ты знал, что вы тоже позабыли очень многое. Даже о месте, где живете, не знаете всего. Под песком здесь всюду торчат полуокаменевшие стволы деревьев, скелеты усадеб, остатки улиц. Если уж вы так мало помните, то что знают остальные? Эти… меекханцы, владеющие половиной континента. Сколько они помнят, а сколько — придумывают? Их язык немного напоминает языки данв и галлехи, а значит, они — потомки народов, которых некогда изгнали на восток. Но столько столетий — это много, очень много, особенно учитывая, что империя поглотила сотни новых племен и народов, а языки, как и кровь, все сильнее смешиваются. Трудно сказать, откуда они происходят.

— Так зачем тебе об этом знать?

Она не ответила. Только тряхнула головой так, что темная челка упала ей на глаза.

— Выкопай яму по обе стороны стенки. Там дольше сохранится тень. Отдохнем. — Она взглянула на север. — Завтра отправимся короткой дорогой. Нам нужно спешить. Хел’заав уже на тропе.

Больше он не услышал от нее ничего. Они лежали в тени под стеною, и, когда солнце встало в зените, девушка вытащила откуда-то кусок полотна — и раскинула примитивный настил. До вечера оставалось еще несколько часов.

Это было худшее, что могло случиться. Лежать. Пока они шли, он сосредотачивался на дороге, когда разговаривали — на том, что она говорила, когда копали в поисках воды или укрытия — на выполняемой работе. После ночных переходов он всегда был настолько измучен, что сразу засыпал и просыпался только вечером. Однако теперь сон не шел. Эта стена… река, текущая сквозь пустыню… духи, заключенные в залитом окаменевшим илом подвале… Его народ, его бывший народ тоже никогда не знал всего. Они прибыли в эту землю лишь через несколько лет после Великих Войн, когда горы, нагроможденные Лааль Сероволосой, стояли уже полвека, а пустыня пожрала плодородную долину. Как и любое племя, они копили сведения, что касались главным образом их истории, чужие несчастья и трагедии появлялись в их рассказах лишь мимолетным отблеском и лишь когда они оказывались как-то связаны с их собственной судьбой. Сколько они не знали? О скольком было солгано — по невежеству или специально? Харуда дал им Законы почти через тысячу лет после Войны, когда историю уже начали забывать. Говорилось, что Ведающие погружались глубоко в память людей, чтоб отыскать истинную историю. Но… они ничего не говорили о пшенице, что росла там, где теперь царил песок. Лежать без движения, когда слышишь лишь ветер и собственные мысли, было худшим, что мог он сейчас делать.

Она назвала его скорпионом, убийцей, не умеющим проигрывать, не желающим уступать. В племени, к которому он некогда принадлежал, таких воителей ценили. Тех, кто бьется до последнего вздоха, а в момент смерти вцепляется в глотку врага. Но она говорила не об этом, он знал, чувствовал, что она обнажила его дух сильнее, чем кто бы то ни было ранее. Когда она глядела в его воспоминания, когда извлекала их на поверхность, словно стыдливо скрываемые окровавленные одежды, доказательства убийства. Оценила его и решила, что он станет для нее убивать. Дала ему новые мечи, чтобы мог делать это лучше. Дала ему новое имя, единственное, какого он заслуживал, описывающее его предназначение и самую личность. Керу’вельн. Носитель Мечей.

Должно быть, он задремал, потому что, когда открыл глаза, солнце клонилось к горизонту. Он встал. Она уже не спала, сидела на стенке, глядя, как огненный шар неторопливо погружается за горизонт. В воздухе все еще ощущался дневной жар, а камень наверняка раскалился, словно печь, но девушке, похоже, это не мешало. Он потянулся, размял плечи. Она оторвала взгляд от солнца и посмотрела на него с напряженным вниманием.

— Завтра мы отправимся в бой, — сказала она внезапно. — Ты и я. Возможно, будут там и другие, но в той схватке что-то сделать сможем только мы.

— Куда мы идем?

— У меня есть долг. Кое-кто сильно мне помог, а тогда хватило бы совсем чуть-чуть, чтобы я умерла либо обезумела. Мои враги приближаются к этому человеку.

— Хочешь, чтобы мы его спасли?

Она кивнула:

— Или убили, если окажется слишком поздно.

* * *

Она пришла к девушке, хихикая, готовясь рассказать, как они с Цевеной подсматривали за мальчишками, купавшимися в реке. Прежде чем Неалла успела открыть рот, ее настиг внезапный удар.

— Я должна идти.

Девушка выглядела странно. Глаза у нее были словно плошки, губы — дрожали, руки же она сжимала так, что еще немного — и Неалла услышала бы, как похрустывают кости.

— Почему?

Не дождавшись ответа, Неалла подошла к Канайонесс, схватила ее за плечи и встряхнула. Теперь она была явно худее и меньше подружки, но гнев и разочарование придали ей сил. Она встряхнула ту, словно тряпичную куклу.

— Почему сейчас?

— Не… не могу тебе сказать. Я должна бежать, они при… придут за мною.

— Нет, это неправда, никто сюда не придет. Никто не знает, что ты здесь. Я… завтра будет три месяца, как я тебя нашла. Завтра мне исполнится десять лет. Мама даст мне новое платье, папа — коралловые бусики, я хо… хотела… сделать тебе сюрприз, хотела, чтобы ты увидела меня в новом платье, хотела принести тебе вкус… сный пирог…

Что-то горячее капнуло ей на ладонь. Она подняла голову. Канайонесс плакала — впервые с момента, как они встретились.

— Ты этого не чувствуешь? — спросила Канайонесс тихо. — Что-то близится, пробивается… Не болит у тебя голова, живот? Не туманится зрение?

— У меня болит голова, и у мамы болит, но она говорит, что это на смену погоды. Гроза идет, глупышка! Останься, не уходи!

— Зачем?

— Что — «зачем»?

— Мне оставаться.

Она пожала плечами. Что тут сказать? Как рассказать, что у нее никогда не было старшей сестры, только пятеро братьев, которых она любила, но которые были глупее