главным образом, использует ровные, без оттенков, краски ярких цветов, причем лицо рисует больше натурального размера. Первую группу составляют портреты его матери, Лео Кастелли, Илеаны Соннабенд, Айвена Карпа, Дэвида Хокни, Мана Рэя; вторую группу – Лайзы Миннелли с черными волосами, очень напоминающими шлем; двойное изображение Трумена Капоте в желтой или оранжевой шляпе; Каролины Эрреры[640] с алыми эмалевыми губами, создающими соблазнительный эффект.

Между тем он рисовал для собственного удовольствия, в свободной манере, неких анонимных персонажей. Это были трансвеститы испанского или негритянского происхождения, которых его ассистенты разыскивали на ночных улицах Виллиджа по его просьбе. В 1975 году появилось странное портфолио под названием «Леди и джентльмены». Оно состояло из двухсот пятидесяти изображений: человеческие фигуры с замысловатыми прическами и в экстравагантных позах грубо раскрашены в оранжевый, лиловый, ярко-красный и ядовито-зеленый цвета. В этих портретах, сделанных не по заказу, чувствуется восхитительная свобода, легкая и печальная одновременно, почти опасная; видны находки, очень своеобразные; ощущается неподдельная эмоция, которая всегда поднималась в Уорхоле, когда он соприкасался с волнующим его миром трансвеститов.

На склоне лет Уорхол примерил на себя образ трансвестита, делая самые разные фотографии, пользуясь в основном «полароидом». На дошедших до нас документальных кинохрониках запечатлена вся долгая процедура нанесения макияжа, разные ее способы, и видно, какое удовольствие от этого процесса получает Уорхол. С другой стороны, в каталоге его выставки в Центре Помпиду находим репродукции его графических набросков, с помощью которых Уорхол старался представить, как бы он выглядел, если бы его нос был потоньше, а волосы гуще, а следом – его профиль, на нем скрыты все недостатки под слоем краски. В равной степени известны его фотоколлажи, которыми он увлекался в 1962 году. Он вырезал из журнальных снимков губы Софи Лорен, глаза Джоан Кроуфорд, лоб Греты Гарбо, наклеивал эти детали на лицо Гарбо и оставлял лишь ее нос, стараясь составить портрет идеальной звезды…

Позже он сделал операцию по «исправлению» носа и стал носить парик, чтобы скрыть начавшееся облысение. Этот парик, который любой другой постарался бы замаскировать под естественные волосы, Уорхол сделал яркой, бросающейся в глаза деталью. Энди носил его в залихватской манере, как провокационный рисунок на одежде, и в конце концов парик стал его «фирменным» знаком.

Уорхол всегда носил с собой сумку, в которой, кроме парика, находилось невообразимое количество всевозможной косметики и средств для макияжа, чем он покрывал свою «бесцветную» кожу. В его «Дневнике» можно часто встретить запись о том, что он отошел в укромное место, чтобы «подштукатурить фасад».

«В начале 1980-х годов художник использует очень густой грим для макияжа и целую коллекцию париков, чтобы преобразиться в одну из див варьете – персонаж наполовину женский, выражая собственной внешностью желание стать более красивым, поиск способов, как это сделать, процесс собственной трансформации и переделывания себя в трансвестита», – написал анонимный автор в каталоге к выставке «Уорхол смотрит», показанной в Марселе в 1998 году.

Он предстал перед глазами всего мира как вполне благовоспитанный персонаж: серебристый парик, черные очки, кожаная куртка, кашемировый пуловер. Изображение так и просится в мемориальный альбом.

Притягивать взгляды фотографов, быть узнанным с первого же взгляда и также исчезать как частное лицо – способ защитить себя, спрятавшись за маской, как он часто поступал, укрываясь за фотоаппаратами или микрофоном.

«Приобретение магнитофона, в самом деле, положило конец тому, что я мог бы иметь в виде эмоциональной жизни, – писал он в книге “Моя философия от А до Б”, – и я этим очень доволен».

Юмор и смешной случай

«Все, что делал Энди, имело комическую подоплеку», – писал Моррисси, который хорошо знал его мир. Сам Уорхол говорил: «Самый неподдельный интерес я питаю ко всем смешным и забавным людям». Что понимал Уорхол под комичностью, смехом до упаду, юмором – этот аспект пока не освещен в полной мере, но при каждой встрече с ним, после того как маска позера исчезала, тут же появлялось желание острословить, прорывался мальчишеский смех.

Рассказывают, как однажды, проходя по Бауэри, он увидел, как кто-то выпрыгнул из окна дома и разбился насмерть. «Вокруг тела собралась толпа, – рассказывал он. – Какой-то бродяга-нищий, виляя зигзагом, приблизился ко мне и сказал: “У тебя прямо под носом случилась такая комедия”».

Рассказывают, что, закрывшись в одной из кабинок туалетной комнаты отеля UN Plaza, он записывал на магнитофон звуки, которые издавал Трумен Капоте, писавший в соседней кабинке. «Ну, он же был за закрытой дверью», – объяснял Уорхол. Почему, с какой целью он решил именно так «записать» Трумена Капоте?!

Он утверждал, что в постели предпочитает смеяться, нежели заниматься любовью, что он обожает нырнуть под одеяло и рассказывать смешные истории.

Комичность – многие работы Уорхола следует рассматривать именно через нее. Даже «Серпы и молоты», нарисованные им в 1976–1977 годах, которые, казалось бы, a priori весьма далеки от любого намека на забавность и юмор. Обычно их ставят в один ряд с портретами Мао, то есть ненавязчиво «подталкивают» в политическое русло. Нет никакого другого, более характерного изображения, чем это, символизирующее для всего мира коммунизм, союз рабочих и крестьян всего мира. Но что происходит, когда за символом открывается реальность? Как роскошная карета превращается в тыкву, а этот символ становится простым натюрмортом. Впрочем, настоящее название картин – Still Life[641]. Прием в основе своей комический, как выходка с выдергиванием ковра у кого-нибудь из-под ног, в результате – человек падает.

Ну, а может, здесь имеет место чрезмерный реализм, дающий комичный эффект, или желание демаскировать вирулентный абсурд, что тоже приводит к комичному результату. Эту склонность Уорхола выставлять многое в смешном и нелепом виде замечали почти все. Например, на портретах Мэрилин, выделяя губы, этот символ влекущей сексуальности, ярким цветом, он сделал их отталкивающими именно тем, что, многократно повторенные, они вырываются из контекста портрета и воспринимаются отдельно от лица. Во время съемок фильма он часто приставал и надоедал актерам до тех пор, пока они не начинали выходить из себя от злости, становясь при этом самими собой, после чего он с удовольствием запечатлевал на пленке их негодование, а то и вообще снимал несколько часов подряд спящего человека – в этом также усматривается склонность к некоему сарказму.

Может, стоит вспомнить цитату Пьера Гийоты[642] из его романа «Объяснения», появившегося весной 2000 года: «Я все время жду появления смеющегося лица из великого трагического текста»… чтобы продвинуться немного вглубь и вширь, разбираясь в стремлении к комизму всего искусства, любой артистической деятельности?