космический цикл — весна (ласточки прилетают в Элладу в конце февраля — начале марта), лето, осень, зима. И все эти времена явлены в актуальном времени симпосия, собравшего людей, которые поднимали и опускали пелику, наполняли и опорожняли ее, разглядывали с разных сторон, передавали из рук в руки, делились впечатлениями.

На реверсе пелики — схватка молодых борцов. «Прекрасен юный Леагр», — написано под их сплетенными руками. На первый взгляд, юноши сложились в симметричную фигуру на поверхности вазы. Но посмотрите на их стопы. Стопа ближней к нам ноги левого юноши заслонена рамкой, тогда как стопа дальней ноги правого — целиком перед обрамлением. Евфроний создает впечатление, будто поверхности вазы принадлежит только орнамент; фигуры же борцов с ней не считаются. Линия, на которой они стоят, — как бы подмостки, которые до их выхода были скрыты ширмами; но вот ширмы раздвинуты — начался сеанс борьбы. Единоборство — комментарий к происходящему на аверсе. Законосообразное чередование времен не происходит плавно. Вся жизнь — агон. Время — универсальная многослойная канва, на которой у каждого получается свой узор.

Ил. 334. Евфроний. Кратер. 510–500 до н. э. Выс. 35 см. Берлин, Государственные музеи, Античное собрание. № F 2180

Из рук Евфрония вышел и берлинский кратер, на котором изображена подготовка молодых атлетов к состязанию (ил. 334). Здесь никто не стоит спокойно, все в движении. На аверсе слева, спиной к нам, балансирует на одной ноге юноша, опираясь на посох и на голову обнаженного нагнувшегося подростка. Эффектно свисающий с плеч гиматий прикрыл только поясницу. Обнаженный мальчик, на которого он посматривает через плечо, массирует ему лодыжку и стопу. В центре юноша, высоко подняв и перевернув арибалл, выливает на ладонь остатки масла. Его одежда на табурете. Справа раздевается третий юноша, хитон которого готов принять еще один обнаженный мальчик. Все в венках, рядом с каждым написано имя.

На реверсе четыре атлета. Слева нагой юноша собирается повязать кинодесмой крайнюю плоть. На процедуру восхищенно глядит мальчик, держащий на плече одежду старшего друга. Он робко протянул руку к колену юноши. В центре — обнаженный дискобол по имени Антифон. Обеими руками подняв диск, он резко откинулся корпусом назад, чуть согнув правую ногу и оторвав от земли левую. В опасной близости стоящий справа юноша в гиматии указывает на чуть качнувшийся вверх пенис Антифона. Справа четвертый юноша, Леагр, передает обнаженному снятый хитон. Все тоже поименованы и увенчаны венками.

Дискобол меня особенно заинтересовал, но не пенисом, как его соседа, а способом метания. Эллины не крутились вокруг собственной оси, как нынешние спортсмены, прежде чем выпустить снаряд под пологим углом к земле. Перед тем, как метнуть диск, атлет его раскачивал: то нагибался, чуть согнув ноги отведя диск назад, при этом голова, плечи и грудь оказывались в плоскости будущего броска, а свободная нога, согнувшись, уходила назад; то распрямлялся, и тогда голова и корпус поворачивались в направлении броска, а свободная нога, оторвавшись от земли, выпрямлялась, как у Антифона. После нескольких взмахов атлет пускал его снизу вверх, так что диск летел в вертикальной плоскости.

Не мог ли Евфроний обойтись без наготы мальчиков и подростка? Не мог, потому что в палестрах юные эллины не только развивались физически, но и учились быть обнаженными: мальчик усваивал, что его тело принадлежит полису, и осваивал сексуальные аспекты наготы. Ибо «в отличие от современных моралистов, афиняне воспринимали сексуальность как важный элемент гражданского опыта»[727].

Чуть позднее Дурис посвятил роспись килика, ныне хранящегося в Музее Метрополитен, одному из аспектов сексуальности, воодушевлявшему юношей за дверями гимнасиев. На внешней стороне килика молодые обнаженные атлеты упражняются в метании диска и копья и в прыжках с гантелями в руках. А в тондо внутри чаши мы подглядываем сбоку за молодой женщиной, опустившей руки в умывальник (ил. 335). Острый носик, большой миндалевидный глаз, высокая бровь, сочные губы, изящный подбородок, вьющиеся волосы, убранные в нарядный саккос. Тонкий хитон с короткими широкими рукавами струится наверху мягкими волночками, а ниже пояса колышется длинными прямыми складками. Из полости опустившегося рукава выглядывает грудь, а полупрозрачный хитон, предлагающий полюбоваться контурами ноги, становится почти невидим на безупречной округлости пониже спины. Уже этих прелестей достаточно, чтобы понять, что перед нами гетера. У ее ног невинно стоит кувшин для воды. Но на стене висят атрибуты симпосия, на котором гетера предстанет перед юношами, тренирующимися в палестре. Теперь вообразите симпосиаста, прильнувшего губами к краю килика и, медленно наклоняя его по мере опорожнения, оглядывающего женщину с головы до ног.

Ил. 335. Дурис. Килик. Ок. 500 г. до н. э. Диаметр 27 см. Нью-Йорк, Музей Метрополитен. № 1986.322.1

Со второй половины V века до н. э. греческая аристократия «начинает утрачивать свои позиции во всех видах атлетики, постепенно уступая место представителям демоса, которые, пользуясь тем, что в греческом мире наряду со славными общегреческими состязаниями существовали многочисленные агоны с внушительными призами, все чаще выступают в качестве атлетов-профессионалов. Естественно, это вело к падению престижа атлетики»[728]. Ценностный аспект в пайдейе смещается с атлетики на мусические искусства, в которых самым привлекательным для молодых афинян становится риторика. Спорт уступает место культуре.

В «Облаках» Аристофана гимнасии, какими они были во времена Евфрония и Дуриса, — невозвратимая старина, которую Правда безуспешно расхваливает в споре с Кривдой:

        Будет, друг, у тебя — Грудь сильна, как меха. Щеки — мака алей. Три аршина в плечах, за зубами — язык. Зад — могуч и велик. Перед — мал да удал. Если ж будешь по новым обычаям жить, Заведешь ты себе восковое лицо, Плечи щуплые, щучьи, тщедушную грудь, Язычок без костей, зад — цыплячий, больной, Перед вялый, большой; болтовню без конца[729].

А в Аристофановых «Лягушках» Эсхил