деле, поэтому их обезвредили быстро и безукоризненно чётко. Может быть, будь Кир не так избит, а Ника не сильно растеряна, у них и получилось бы, а так… скрутили, как котят. Татарин всей мощью своего короткого крепкого тела навалился на Кира, уронил его и тут же принялся усердно молотить ногами, а Костыль схватил Нику. Кажется, тоже ударил её, потому что она закричала и кричала ещё потом, и Кир не знал, отчего ему больней — от кованых и тяжёлых ботинок Татарина, бьющих с размаху под рёбра, или от этого крика — тонкого и очень страшного.

— Свяжи недоноска.

Костыль в паре этих уродов явно было за главного, и Татарин, хоть и буркнул себе чего-то под нос, но всё же подчинился. Нехотя толкнул Кира ногой, наклонился.

— Давай, Шорох, грабли свои за спину по-бырому. Щас зафиксируем тебя, чтоб не рыпался.

— Да пошёл ты, — Кир понимал, что за любое, даже малейшее сопротивление он получит и получит неслабо — расклад сил был не в его пользу, но дурацкое, отчаянное упрямство было сильней. Он приподнялся на локтях, с ненавистью сверля глазами плоское, как тарелка, лицо.

Новый удар не заставил себя ждать, кулак Татарина вписался в уже заплывший и ничего невидящий правый глаз. Кир не сдержался — вскрикнул. Татарин же быстро скрутил ему руки за спину и принялся наматывать верёвку вокруг запястий, затягивая с видимым усердием и словно специально стараясь сделать так, чтобы новый жгут лёг прямо на старые раны, оставшиеся от той верёвки, которую перерезала Ника.

— Ну чего, Шорох, — Татарин опять наклонился к самому лицу Кира. Обдал его тяжёлым дыханием. — Девку мою пялил, да? Хорошо тебе было? Теперь моя очередь твоей рыжей вставить. Смотри, ей ещё понравится, добавки просить будет.

Он довольно гоготнул, поднялся и отошёл. Почти сразу же Костыль с силой толкнул Нику, и она упала на колени рядом с Киром.

— Шорох, наслаждайся своей девкой, а потом мы её… — грязное и длинное ругательство Костыля потонуло в громком хохоте его подельника.

Костыль с Татарином отошли к выходу. И перед Киром близко-близко оказалось лицо Ники. Двери в комнатушку оставались открытыми, и в слабом свете цеховых аварийных фонарей, вернее, в его отголоске, Кир различил мертвенную бледность её лица, поблёкшие веснушки, разбежавшиеся неровными пятнышками по осунувшимся щекам.

— Кирка, — прошептала она еле слышно. — Потерпи, я сейчас…

Она неловко попыталась повернуть его поудобнее, лёгкими касаниями пальцев ощупывала ссадины на лице, словно старалась стереть следы побоев, забрать боль себе. Наконец, с её помощью ему удалось принять почти сидячее положение — не бог весть какое удобное, но всё же сидеть, упершись лопатками в холодную стену, было не так унизительно, как валяться, раскорячившись, на полу. Она зачем-то поправила ему воротник рубашки, скорее машинально и не особо задумываясь — тонкие ласковые пальцы быстро пробежались по его шее, заглянула в лицо, и в её широко открытых от ужаса серых глазах Кир видел столько сострадания и участия, что его словно пронзили изнутри. Это была не та боль, от побоев, которая уже въелась в Кира, стала привычно-тупой, а другая — выворачивающая наизнанку всю душу, пронзительная, во сто крат страшнее.

— Ну где там наш фраерок? Пора бы уже, — голос Татарина долетел до него издалека, словно их мучители внезапно оказались за сотню метров от них.

— Не ссы, придёт, никуда не денется.

Послышался шум, видимо они разгребали там, в углу у дверей, какие-то завалы хлама, устраиваясь поудобнее.

— Что-то не торопится он.

— Не терпится уже с девкой покувыркаться? — хохотнул Костыль.

— А то! Эй ты, слышь, шмара, — Татарин обращался к Нике, от его голоса Ника вздрогнула всем телом и прикусила губу, невольно подавшись ближе к Киру, словно ища у него защиты. И этот жест привёл Кира в отчаяние. От бессилия он мысленно застонал, сжал зубы так, что свело скулы. — Тебе понравится. У тебя-то только с этим щенком было, настоящего взрослого мужика не пробовала ещё? Обожди, ещё и пищать будешь от удовольствия, от меня ни одна баба обиженной не уходила.

— А чего сразу только ты? Я, может, тоже не прочь, — перебил приятеля Костыль.

Кир понимал, что эти двое говорили так нарочно, стремясь запугать их, сломать. Что слушать их нельзя. Но не слушать их он не мог, и хуже было то, что и Ника не могла — от каждого их слова, от каждого грязного ругательства, она сжималась, и в её глазах вспыхивали искры страха и омерзения. Костыль тем временем продолжил:

— Я рыжих страсть как люблю. Была у меня одна рыжая, не баба — огонь. Правда буфера у неё были — во такие шары, пятый размер, не меньше. У этой чего, я помял — не сиськи, а прыщики.

«Так быть не должно. Только не так. Пусть они лучше с меня кожу сдерут живьём, пусть разрежут на куски. Только не Ника!» — Кир попытался встать — куда там, тело не слушалось, каждое движение отдавалось всполохом дикой боли, скручивающей внутренности. Нога под коленкой, куда пришёлся удар ботинка Татарина, сильно болела. Рук, грубо скрученных за спиной, Кир не чувствовал вообще.

— Ну так давай в очко, что ли, — предложил Татарин. — Как раз пока фраер наш задерживается, перекинемся. Кто первый нашей крале засадит?

Татарин выдвинул какой-то пластиковый ящик, и они с Костылем присели рядом с ним на корточки. Извлекли откуда-то засаленную колоду карт.

— Я не смогу, Ника, — прошептал Кир одними губами. — Ты себе не представляешь, что они с тобой…

Но она услышала, приблизила к нему бледное лицо.

— Ты сможешь, Кир, — голос её подрагивал, но говорила она твердо. Кир задохнулся от восхищения перед ней, его маленькой храброй девочкой. Другая бы билась в истерике, плакала, кричала. А Ника, его нежная, хрупкая Ника, которая и слов-то таких, которыми перебрасывались те отморозки, может, и не слышала никогда, держалась на удивление твёрдо. — Я выдержу, вот увидишь. Я выдержу… Это не самое страшное же…

На последней фразе она всё-таки сбилась, Кир услышал короткий всхлип.

— Ты не понимаешь. Просто не понимаешь.

— Кир, я хочу попросить, — Ника