Март в Лондоне холодный и дождливый. Большая часть Линкольншира затоплена, и в столицу стекаются мрачные беженцы, недовольство объединяет их с корнуоллскими рудокопами, уволенными в прошлом году из-за сокращения работ, и с все еще не утихомирившимися ткачами шелковых мануфактур. Продолжается череда самоубийств. На Грейт-Уайлд-стрит старуха утопилась в бочке с водой, а из Серпентайна выудили шляпу с кокардой, принадлежавшую генералу Карпентеру, который предпочел вместо надоевшей жизни прокатиться на кладбище на отличных вороных, достойных везти королевскую карету. Люди возились в Темзе с сетями, баграми и шестами до вечера, прежде чем нашли его посиневшее тело. В «Ковент-Гарден» премьера оперы под названием «Франкомания». Крукшанк вскрывает труп, в котором все органы наоборот — то, что должно быть слева, находится справа, а то, что справа, — налево. Муфтий выигрывает на скачках в Крейвен-Стейкс, а королева Неаполя на сносях.

В долинах Хорватии грохочет канонада, вьется дымок над стволами турецких орудий. Пушки тяжело вздыхают, выплевывая снаряды, ядра со свистом проносятся над равниной, шлепаются о землю и разлетаются на осколки: однообразны и унылы поля сражений…

Но март — месяц с причудами, и поэтому не так уж удивительно, что члены Поросячьего клуба, обычно поглощенные беседами о капризах парижской моды, за стаканом «Задарского мараскина» в этот день обсуждают убийство. Они все собрались в «Робких ручонках».

— Коза? — удивляется Уолтер Уорбуртон-Бурлей, отрываясь от статьи об австро-турецком конфликте. Впрочем, газета не сообщила ему ничего нового о судьбе пропавшего интернунция, а вместо того восхваляет подвиги трех егерей, которые невозмутимо плывут себе по серо-голубым волнам Уны…

— Именно коза, — подтверждает месье Усы и зачитывает вслух из «Ладз Таун Монитор»: «Труп девушки пятнадцати — двадцати лет, темноволосой, в дорогом платье, был обнаружен третьего дня ночью лодочниками возле лестницы Кингз-Армз неподалеку от фабрики камня Коуда. Тело было засунуто в подобие гамака из убитой козы…»

— Козы! — восклицает граф. — Ужасно!

Септимус отчаянно рыщет по колонкам «Уорлд», отыскивая сообщение об этом происшествии. Ламприер сидит неподвижно.

— «… горло перерезано от уха до уха…», — читает месье Усы дальше.

— Чудовищно!

— «Мистер Радж, коронер, основываясь на обследовании трупа, высказал мнение, что девушка была убита накануне вечером…», — продолжает читать месье Усы.

Ламприер резко встает со стула.

— «Личность девушки до сих пор не установлена, равно как и личность убийцы». Ха!

Ламприер, споткнувшись о стул месье Усы, поспешно идет к выходу.

— Джон? — Граф приподнимается со стула. Септимус поднял глаза от газеты.

— Это Джульетта, — произносит Ламприер глухо. — Эта девушка — Джульетта.

Он выходит из комнаты, и за ним хлопает дверь. В Поросячьем клубе воцаряется напряженная тишина. Наконец Боксер нарушает молчание:

— «Состоялся концерт леди Йонг, — читает он вслух, водя жирным пальцем по газетным строкам, — его удостоили своим посещением виконт Кастерлей с дочерью». Она не умерла.

— Она всего лишь спит… — проникновенно договаривает Уорбуртон-Бурлей.

— Что же имел в виду Джон? — озадаченно спрашивает граф, устремив взор на Септимуса, который выглянул из-за своей газеты.

— Только Джону известно, что имеет в виду Джон, — рассеянно отвечает Септимус — Это его дело. Из-за этого словаря с ним творятся престранные вещи. — Септимус явно увлечен этой темой и хотел бы ее развить. — Третьего дня вечером он подрался в Ламбете с лодочниками, и мне пришлось разнимать их.

На членов Поросячьего клуба эта новость не производит впечатления.

— Никак не могу найти сообщения об этом ужасном случае, — говорит человек, сидящий у камина.

— И я, — подтверждает другой, безуспешно обшаривая столбцы газеты. Их поддерживает целый хор разочарованных голосов: ни в одной газете об убийстве не было ни слова — ни в «Морнинг Кроникл», ни в «Уорлд», ни даже в «Универсал Дейли Реджистер», который в этом месяце сменил название, чтобы вызывать у читателей больше доверия, и превратился в само воплощение рассудительности и здравого смысла; правда, время от времени позволяя себе самую малость поразвлечь публику, но не преступая границ дозволенного…

Лодочники нашли страшную упаковку на лестнице Кингз-Армз за час до прилива и отнесли на Боу-стрит. Их было пятеро, но по дороге к ним присоединилось немало народа. Прибывший сэр Джон оказался перед толпой в сотню человек, жаждавших крови убийцы. Он умиротворяюще поднял руки и принялся увещевать разъяренных горожан: «Успокойтесь, пожалуйста, — говорил он. — Вы все поступили правильно». Но сэр Джон видел неудовлетворенность толпы: люди испытывали нетерпеливое желание принести кого-нибудь в жертву. Сэр Джон почувствовал себя в Авлиде в окружении доблестных воинов, и коза смотрела на него желтым глазом. Что же делать? Что делать?

— Правосудие восторжествует, — мощным басом провозгласил сэр Джон, и в голосе его люди услышали ту неутолимую жажду возмездия, которая владела и ими. Сэр Филдинг понимал, что стоит только однажды дать волю их кровавым инстинктам, как правосудие тотчас же будет похоронено заживо, четвертовано или распято. Великий Боже, что за роль выпала на долю сэра Джона — быть Пандаром, на глазах у толпы преклоненным перед жертвенной блудницей! Но вот они наконец разворачиваются и уходят. Прилив не поглотит сэра Джона Филдинга. По крайней мере, не в эту ночь: этой ночью он был путеводной звездой, высоким маяком, в слепоте своей дарующим свет затерянным в ночи кораблям. Но дела были плохи. Все говорило об одном: коза, золотая проволока, грубо скрепляющая небрежно выпотрошенную утробу животного, девушка — труп внутри трупа, брошенный на лестнице у реки на волю прилива, ветра и волн. Символы…

— Не моложе пятнадцати лет и не старше двадцати, — позднее сказал мистер Радж, распутав проволоку, и сэр Джон услышал, как оболочка козы сползла, обнажив свое ужасное содержимое. — Хорошенькая. Волосы черные, длинные. Она слегка недоедала.

Горло перерезано: убийца всадил нож сбоку, глубоко вонзив его, провел в глубине через все горло и выдернул обратно с другой стороны. Весьма умело, профессионально. Сэр Джон подумал о Пеппард — тоже профессиональное убийство. Одна и та же рука?

— Да, думаю, что это вполне вероятно. — Вода струилась в таз, мистер Радж тщательно отмывал руки. Но эти символы… убийство было непростым. Оно всколыхнуло чувства толпы и самого сэра Джона; даже Радж не остался равнодушным. А в холодном подвале покойницкой женщина в голубом платье единственным глазом вглядывалась во тьму; золото, мерзким наростом торчавшее у нее изо рта, прорвавшееся через бока, теперь стало золотым слитком и ожидало лишь часа, когда бренная плоть распадется и отпустит его на свободу. В холодном воздухе повис сладковатый запах, труп разлагался, и Радж хотел бы похоронить его. Но сэр Джон не мог на это решиться. Он, конечно, хотел сохранить это убийство в тайне, и на молчание молодого графа можно положиться. И все же в событиях той давней ночи концы не сходились с концами. Прежде чем поисковая партия обнаружила тело, один из них видел следы, оставленные Ламприером. Гнилостный запах стал еще сильнее; казалось, весь мир разлагается, приходит в упадок. Радж скользил на мокрых плитах, сэр Джон слышал его неуверенные шаги. Он должен найти убийцу. Толпа требовала крови. И он должен утолить ее жажду. Повсюду был Фарина — в подворотнях и трущобах, в закоулках и тупиках; он только того и ждал, чтобы сэр Джон ошибся. Может быть, он уже узнал о девушке, и если выяснится, что это последнее убийство как-то связано со смертью Пеппарда, да еще выйдет на свет история гибели первой женщины, то Фарина воспользуется яростью толпы для своих целей. Он направит по нужному руслу гнев, и страх, и жажду крови, томившую недовольных. Атмосфера в городе уже менялась, сгущались тучи, мятежные настроения горожан готовы были выплеснуться через край. Все больше нелепостей творилось в Лондоне. На прошлой неделе пошел третий раунд состязаний между лордом Бэрримором и герцогом Бедфордом в поедании кошек, в том числе живьем. Сэра Джона беспокоило самоубийство Карпентера, да, по правде говоря, и все другие самоубийства теперь случались гораздо чаще, чем раньше. Государство будто выворачивалось наизнанку, похотливо подставляя внутренние органы пальцам всех, кто желал пощупать и потыкать в них. Срочно требовались образцы подлинно высокой нравственности, но, увы, даже самые отборные из имеющихся образцов походили в лучшем случае на подмастерьев кожевника или завсегдатаев кофейни Ллойда. Необходима была преграда, щит, который можно было бы выставить против той заразы, что сеял в столице Фарина. Что бы сделал в такой ситуации Генри? Он-то изобрел бы что-нибудь изящное и поистине великолепное. Сэр Джон погрузился в мрачные раздумья. Его собственный девиз — быстрая реакция и погоня — в данном случае, казалось, не подходил. Быстрая реакция — на что? Погоня за кем? Город уже лихорадило. Может быть, сам город и был болезнью?