Бесконечно далеко от людских страхов и забот, в тенистых парках и городских садах, кротко отступающий март усыпал душистыми цветами миндальные деревья. В последний день месяца крыжовник уже покрылся зеленой листвой, и появились первые летние мухи. И март почти неожиданно превратился в апрель.

* * *

Императора Иосифа мучили кошмарные сновидения. Много недель ему снились границы, фронты, линии обороны, безликие враги и Екатерина Великая — русская императрица, его союзница в смертоносном безрассудстве войны. Он пробудился, как обычно охваченный смутными тревогами и с мошной эрекцией, и принялся яростно бранить себя за собственную недальновидность. Он надеялся, что турецкие войска растают вместе со снегами, но этого не произошло. Он надеялся, что Белград упадет ему прямо в рот, как спелая хорватская слива, но не произошло и этого. По крайней мере, мог бы вернуться интернунций, но этого тоже не случилось. Армии императрицы прохлаждались под Очаковом. А солдаты императора болели, дезертировали и голодали. Безрадостная картина; но даже этот тупик был хорош по сравнению с маячившей в отдалении мрачной тенью — планом Герцберга.

В прусских письмах, направленных в Высокую Порту тамошним агентам и перехваченных и расшифрованных в Вене, сообщалось о плане провести в самом сердце Европы кардинальные реформы. Прусско-турецкий альянс подразумевал взаимовыгодный обмен: пруссы получали Данциг и Торунь, поляки — Галицию, а император Иосиф — Молдавию. Но за этими приятными обещаниями крылось одно неприятное обстоятельство: Пруссия была готова пойти на уступки, чтобы удовлетворить претензии турков, которые при случае могли подкрепиться угрозой военных действий. План Герцберга был приманкой, подброшенной к границам императора Иосифа, и был предназначен для того, чтобы на нее кинулись все враждующие армии. В дурных снах, досаждавших императору, границы под давлением этих сил прогибались и искажались, как изломанная трапеция, внутри которой сам император, распластанный на земле, с привязанными к чему-то руками и ногами, извивался, словно червяк, и сам сжимался по мере того, как сужались границы; а Екатерина глядела на него холодным взором и мерно говорила о растянутых линиях обороны, о неурожае на Украине и неизбежных отсрочках. Рука императрицы привычными движениями опускалась и поднималась у нее между ног; потом он услышал щелчок, и на пол упал обломок ногтя. Она сделала шаг вперед, и император увидел, как она щелкает зубами; ее алчные кровавые губы раскрылись, и член императора начал восставать с самоубийственной покорностью, отвечая безмолвному приказу Екатерины: вложить налившийся соками плод Австрии в широкие уста России. Императрица присела над ним на корточки и стала двигаться вверх-вниз, и он не мог оторвать глаз от ее наготы, пока все сжимавшиеся границы не стиснули его голову, словно клещами, и не сдавили чресла…

Император проснулся и увидел, что серебристые струйки стекают у него по бедрам и шаловливыми змейками ползут по простыням. Он поднялся, дрожа, и расшифровал для себя это яркое видение: военные действия идут из рук вон плохо.

Сокровенная слизь. С помощью камеры-обскуры ночное семяизвержение австрийского императора могло бы дать точную натурную зарисовку самого сердца турецкой военной машины. Это странно, но влажные узоры на постельном белье Иосифа отражали собой точную схему внутренних дел Высокой Порты, в них можно было бы увидеть краткие стенограммы меморандумов и официальных сообщений, распоряжений и оставшихся без подписи грамот, карту самых тайных и мучительных размышлений истанбульского Дивана. Окиньте взором продвижение австрийских армий через границы Молдавии и Валахии, мародерские набеги на села из укрепленных гарнизонов и внезапный налет молдавского «господаря». Посмотрите, как венецианские суда под предводительством адмирала Шевалье Эмо нападают на турецкую эскадру между Лиссой и Анконой и вытесняют ее из Адриатики к Эгейскому архипелагу. Обратите внимание на отважных стрелков генерала де Венса на берегах Савы под Белградом, на эпидемию тифа, свирепствующую в лагерях на Уне, на груды мертвых тел, не удостоившихся погребения, на безголовые трупы, обнаруженные партизанскими отрядами в деревушках к западу от Дравы, на истребление колонны турецких военнопленных всего в двух днях ходу от Карлштадта, на раненых, что лежат на чужой земле под белградской канонадой и чьи крики мешают людям спать по ночам: и христиане, и мусульмане прислушиваются к воплям и одинаково молят своих богов даровать смерть несчастным. Стоны раненых и зловоние от трупов, к которым слетаются вороны, куски мяса вперемешку с комьями земли: на будущий год здесь взойдут тучные травы. Такова война в апреле. Не сбивайтесь с пути, спускайтесь постепенно вдоль Золотого Рога, а затем ступайте над сверкающими водами Босфора, вслед за тайными посланиями, что стремятся к своим адресатам, уворачиваясь от пушечных ядер, — туда, к остроконечным шпилям истанбульских башен. Следуйте по следам сокровенной императорской слизи.

Послеобеденный Диван уже направил множество посланников со специальными поручениями касательно некоего серьезного вопроса. Внутри верховной службы Имперского Дивана уже образовался чреватый треугольник: «Бейлик», «Руус» и «Тахвиль». Казначеи этих служб избегают встречаться друг с другом в узких коридорах и изобретают способы обрести полный и единоличный контроль над разрастающимся кризисом. (Группа «Бейлик» действует под девизом: «Привилегии, которые будут дарованы иностранным государствам, решившимся на капитуляцию»; и мелкие чиновники, привыкшие к бездумному перекладыванию бумаг и проверке качества каллиграфии, начинают беспокоиться по мере того, как растут груды корреспонденции.) Верховный эфенди тоже заинтересовался этим делом, а великий визирь назначил доверенного лейтенанта-каймакама защищать свои интересы в предстоящем судебном разбирательстве. Всевозможные дворцовые распорядители, слуги и секретари поставлены перед, почти неразрешимой загадкой: как разобраться во всей этой запутанной ситуации, чтобы угодить всем соперничающим сторонам? Собственно же проблема сводилась к тому, в каком виде осуществить содержание под стражей верховного интернунция, Петера Раткаэля-Герберта. В качестве компромисса была избрана клетка.

Во вторую неделю апреля в истанбульскую гавань вошел двухмачтовик с прямыми парусами. «Тесрифати» принадлежал Эгейской эскадре. Его капитаном был свежеиспеченный выпускник навигационной школы Гази Хассана в Мидилли, его звали Халил Хамит. Он принял командование своим первым в жизни кораблем, ожидая, что получит отличную боевую машину, готовую при случае разразиться мощным залпом из четырнадцати бортовых пушек и умеющую ловко маневрировать в узких проходах между островами архипелага. К тому же молодой капитан надеялся, что, пока появится первый противник, пройдет много дней и недель и он будет наслаждаться недавно обретенной свободой. Но вопреки своим наивным чаяниям капитан получил под начало продырявленное корыто, укомплектованное командой недовольных матросов и груженное полусгнившей рыбой и сырым порохом. Впрочем, последнее обстоятельство уже не играло роли, поскольку из двадцати восьми пушек «Тесрифати» только три были способны выстрелить, не взорвавшись при этом. Капитан рассчитывал иметь дело с подчиняющейся приказам командой, но он ежедневно сталкивался в лучшем случае с пассивностью, а в худшем — с привычкой к открытому неповиновению. Команда состояла из должников, новобранцев, карманных воров и любителей опиума. Вот и теперь с нижней палубы доносился сладкий запах дымка. Входя в гавань, Хамит перечитывал свой рапорт. Рапорт был немногословным. «Два месяца — плавание между Лиссой и Анконой. Никаких происшествий». «Тесрифати» причалил к пристани, и Хамит наблюдал, как его матросы, волоча ноги, спускаются по трапу. Ему было противно даже смотреть на них. Вопреки здравому смыслу в нем теплилась надежда, что они дезертируют с корабля.