Был еще один, сугубо ведомственный мотив. Из плана агентурно-оперативных мероприятий по Старобельскому, Козельскому и Осташковскому лагерям военнопленных, утвержденного Берией 27 октября 1939 г. с резолюцией: «Не разбрасываться. За многими не гнаться», следует, что, проводя вербовку агентуры, следовало «обставлять дело таким образом, чтобы исключить расшифровку проводимой работы. В случае срыва вербовки военнопленного в общежитие не допускать, изолировав его под благовидным предлогом...»{12} Для сохранения секретности завербованной агентуры и ее защиты желательно было исключить выход на свободу оставшихся в лагерях пленных. Такова была логика этой службы.

По аналогичной с военнопленными схеме оформлялись уголовные дела с передачей на особое совещание в отношении арестованных поляков в Западной Украине и Западной Белоруссии. Так, в марте 1940 г. был арестован за службу в польской полиции и в октябре того же года направлен особым совещанием НКВД СССР на основании статьи 54-13 УК УССР (аналогична статье 58-13 УК РСФСР) на 8 лет в исправительно-трудовые лагеря Юзеф Пясецкий, сын Винцента. Таким же образом по статье 54-13 УК УССР был привлечен к уголовной ответственности и Ю. Чурек{13}. К некоторым военнопленным применялись и другие статьи, предусматривающие ответственность за «контрреволюционные преступления». В частности, известному ученому Станиславу Свяневичу инкриминировалась статья 58-6 УК РСФСР (шпионаж).

В ходе следствия в ГВП было установлено, что в феврале 1940 г. Берия решил запустить в действие в отношении основной массы военнопленных и других поляков, содержавшихся в тюрьмах и лагерях, опробированную систему особых совещаний НКВД СССР. В письме заместителя наркома внутренних дел В.Н. Меркулова от 22 февраля 1940 г., адресованном Сопруненко и начальникам УНКВД, на территории которых находились эти тюрьмы и лагеря для военнопленных, говорилось: «По распоряжению наркома внутренних дел Берии всех содержащихся в Старобельском, Козельском и Осташковском лагерях НКВД бывших тюремщиков, разведчиков, провокаторов, осадников, судебных работников, помещиков, торговцев и крупных собственников перевести в тюрьмы, перечислив их за органами НКВД. Все имеющиеся на них материалы передать в следственные части УНКВД для ведения следствия»{14}. Это распоряжение Сопруненко и Нехорошев продублировали для начальников лагерей в своем письме от 23 февраля 1940 г. Принятое Берией решение еще не касалось основной массы военнопленных — офицеров и полицейских. Кроме того, даже упрощенная процедура особого совещания требовала проведения предварительного следствия, предъявления обвинения, составления обвинительного заключения, слушания дела на особом совещании, где кроме представителя НКВД должен был присутствовать прокурор и представитель милиции. Вскоре был придуман более радикальный и быстрый метод, ускоривший сроки «разгрузки» лагерей и обеспечивший сохранение тайны. Дело в том, что вынесенное особым совещанием решение могло быть опротестовано, что ставило под сомнение секретность проводимой акции, которая была, по существу, преступной. Поэтому вскоре путь, формально создававший видимость законности, был отвергнут как не обеспечивавший решение задачи срочной и тайной разгрузки лагерей. Сталинская верхушка встала на открыто противозаконный путь.

Преступное решение дозрело и обрело завершенную утрированно-обвинительную форму. В записке с проектом решения Сталину от марта 1940 г. за подписью Берии констатирующая часть обосновывала разрешение на расстрел 25.700 поляков. Предлагалось оформить это в абсолютно незаконном, то есть так называемом «особом порядке». Существо этого порядка состояло в придании видимости законности акции по уничтожению поляков в глазах исполнителей расстрелов (поскольку никто другой об этом не должен был знать, так как акция проводилась в строжайшей тайне) и предусматривало провести рассмотрение дел на поляков «тройкой» в составе руководителей НКВД СССР В.Н. Меркулова, Б.З. Кобулова и Л.Ф. Баштакова, без вызова арестованных и предъявления обвинения, без постановления об окончании следствия и обвинительного заключения, а только на основании справок из их учетных дел.

5 марта 1940 года, вслед за Сталиным, деля с ним ответственность за тайное массовое убийство польских пленных, члены Политбюро ЦК ВКП(б) Ворошилов, Молотов и Микоян завизировали документ, превратив постановляющую часть (проект) в постановление Политбюро ЦК ВКП(б) (помета гласила: «Калинин — за, Каганович — за»). Этим постановлением предписывалось НКВД СССР выполнить все то, что предлагалось в записке.

На основании этого постановления в марте—апреле 1940 г. особая «тройка» в составе Меркулова, Кобулова и Баштакова рассмотрела дела на поляков, содержавшихся в Старобельском, Козельском и Осташковском лагерях НКВД, а также в тюрьмах и лагерях Западной Белоруссии и Западной Украины, и вынесла решение о применении к ним расстрела. Получая решения «тройки» о расстрелах поляков, Сопруненко формировал из них команды по 100—150 человек и включал в списки-предписания с приказами начальникам лагерей отправлять их в УНКВД Смоленской, Калининской и Харьковской областей.

С 1 апреля и по конец мая 1940 г. на основании списков, составленных П.К. Сопруненко и его заместителем И.И. Хохловым, из Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей железнодорожным транспортом команды поляков отправлялись под охраной конвоиров 236-го полка конвойных войск НКВД СССР во внутренние тюрьмы УНКВД в Смоленск, Харьков и Калинин. По ночам их расстреливали. Часть военнопленных из Козельского лагеря была направлена непосредственно в Катынский лес, где их расстреливали на месте и группами захоранивали. Трупы расстрелянных в тюрьмах по ночам вывозили на грузовых автомобилях на территорию дачных участков УНКВД этих областей — в Катынский лес, 6-й квартал лесного парка г. Харькова и пос. Медное Калининской области. Там их хоронили в массовых могилах. Расстрелами и захоронениями поляков занимались сотрудники комендантской службы, тюремные надзиратели и водители УНКВД названных областей при участии коменданта НКВД СССР В.М. Блохина и его подчиненных. Все это полностью подтверждено следствием{15}.

Сводками о движении тюремных вагонов, подписанными начальником Главного транспортного управления НКВД СССР комиссаром государственной безопасности 3 ранга С.Р. Мильштейном, подтверждается перевозка военнопленных из Старобельского, Козельского и Осташковского лагерей в УНКВД по Харьковской, Смоленской и Калининской областям в апреле—мае 1940 г. Подтверждается также то, что общее руководство этой операцией осуществлял заместитель наркома внутренних дел СССР В.Н. Меркулов{16}.

Вся непосредственная работа по отправке военнопленных на расстрел контролировалась Управлением по делам военнопленных НКВД и непосредственно Сопруненко и Хохловым. Они неоднократно требовали строгого соблюдения порядка при отправке военнопленных в соответствии со списками-предписаниями, а также систематических докладов о ходе разгрузки лагерей. Сопруненко, в свою очередь, для отчета перед руководством НКВД о проведении операции составлял еженедельные сводки о движении военнопленных и справки о прохождении дел. Этими документами было подтверждено направление в УНКВД Калининской, Смоленской и Харьковской областей 14.700 военнопленных. Установлено, что после проведения операции по указанию Сопруненко и Нехорошева многие учетные документы о военнопленных были сожжены с целью сокрытия факта расстрела поляков. В связи с тем что в Старобельский, Козельский и Осташковский лагеря продолжали поступать запросы и письма от родственников расстрелянных, Сопруненко запретил давать на них ответы, а посылки и переводы предписал возвращать за ненахождением адресата. Это доказывает истинную роль руководства УПВ в убийстве польских военнопленных{17}.