Он нарисовал рукой какой-то непонятный знак.

— Нравится, но… — она посмотрела на него снизу вверх. — Я сказала, что время неподходящее, что… через год или лучше через два, когда ребенок подрастет.

— Какой…

Сказал и понял.

Порой он на удивление догадлив. И лицо вдруг разгладилось, и шрамы, которые он упрямо отказывался убирать, утверждая, что глава службы безопасности Корпорации видом своим должен внушать страх и трепет, почти исчезли.

— Ты…

— Месяцев через шесть. И это будет девочка.

Стоило бы раньше сказать, но вот… хотелось как-то по-особенному и вообще… а тут пустыня. И город, который летит навстречу, и медузы, и мир поет, и это пение заставляет забыть обо всем.

Лотту обняли.

Крепко. И в то же время осторожно. И Лотта раскинула руки, рассмеялась и сбросила поле, позволяя сухому ветру окутать транспортную платформу. Он же, коснувшись лица, опал, отступил, будто испугался Кахрая.

Какая глупость, однако, бояться Кахрая…

- Осторожнее, — проворчал тот, но не зло, а… обеспокоенно? Вот и правильно, что она ничего не сказала до отлета.

Сказала бы, стал бы уговаривать отпуск отложить, потом бы еще волновался, хотя волноваться не о чем, генетически они идеально совместимы и старый врач, тот, который принимал вовсе не в клинике имени Эрхард, сказал, что так бывает. Что люди перестали слушать себя, а Лотта молодец, что выбрала мужа не по генетической карте или роду, но сама, из симпатии…

— …и вообще не стоило так рисковать…

— Не занудствуй, — она ткнула локтем в бок. — Смотри… правда, красиво?

Город обрел плоть. И белоснежный камень вблизи оказался не таким уж и белым, появилась в нем характерная костяная желтизна.

— Красиво.

— Не ворчи.

— Я не ворчу.

— Ворчишь.

— Хорошо, ворчу… тебя не продует?

— Не продует, — Лотта подставила лицо ветру. — Здесь даже дышится иначе…

А зелень скрывалась во дворах и двориках, оползалась нитями лиан, укрываясь под тенью стен, обживала балкончики и окружала пруды, уже сама защищая драгоценную влагу от жаркого солнца. Дворец и вовсе утопал в зелени.

И еще здесь было прохладно.

Стоило платформе остановиться, как к ней устремились люди в белоснежных одеждах, правда, аутентичность их несколько портили весьма современные парализаторы, да и капли системы связи на висках блестели, дисгармонируя с боевым рисунком.

Лотту задвинули за спину.

А люди остановились.

— Я счастлив! — Одиннадцатый милостью всех Богов Диктатор Ах-Айора, Солнце Нации, Железный Всепобеждающий Полководец, Маршал Могучей Республики, Залог Освобождения человечества, Блистательнейший Владыка, Прозревающий пути грядущего, и прочая, прочая, лично вышел во двор встречать гостей. — Я до последнего не верил, что вы решитесь, а вы…

Его жена, первая и единственная, изобразила поклон. А еще улыбнулась. И Лотта улыбнулась в ответ, радуясь тому, что здесь и сейчас ей не надо играть, что… ее действительно рады видеть.

И она рада.

Она позволила себя обнять, поморщилась слегка, — от Данияра чересчур уж крепко пахло то ли специями, то ли притираниями. За прошедшие годы он стал еще немного шире, но теперь в фигуре его не ощущалось былой ленивой вялоти.

— Как могли мы отказать вам? — Кахрай сам снял Лотту с платформы.

— Как отказывали в прошлые годы.

— Мы были заняты. И… просим простить.

Данияр махнул рукой. Он и сам… что-то писали, что возвращению его ко власти далеко не все были рады. И что мятеж то ли случился, то ли собрался случится.

Потом писали про суд и казни, про кровавый режим.

Диктатуру.

И про то, что Совет Созвездия отправил ноту протеста.

Про суды опять же, в которых сонм адвокатов защищал честь и право диктатора на использование его любимого оружия. Суды еще тянулись и, кажется, грозили тянуться не один десяток лет.

— Идем, — руку Лотты обняли теплые пальцы. — Оставь их. Сейчас Дан начнет показывать свою гвардию, говорить про реформы, потянет на полигон… а меня в последнее время укачивает.

— Опять?

Некко счастливо зажмурилась, сделавшись похожей на кошку, добравшуюся-таки до сметаны.

— Я решила, что хочу девочку… но может, опять мальчик? Я не стала прибегать к корректировке, пусть будет, что получится…

— А… знает?

— Пока нет. Потом скажу, а то они такие нервные становится. В первый раз, представляешь, вообще меня на женской половине запереть хотел. Боялся покушения.

— И как?

— Покусились… женскую половину пришлось восстанавливать, а Данияр решил, что ему все-таки спокойнее, когда я рядом, — она посторонилась, пропуская Лотту.

Во дворце было прохладно.

И влажновато.

И влажный этот воздух позволил понять, насколько жарко было снаружи. Дышать сразу стало легче, а на кожу словно опустилось полупрозрачное водяное покрывало.

— С тех пор так и живем… на детскую половину или в гостиную?

— На детскую, — решилась Лотта и прижала руку к животу. Не то, чтобы она не хотела ребенка. Хотела, но… сама мысль о нем пугала.

Что она знала о детях?

Ничего.

Видела по связи. Поздравляла с рождением. И потом еще с наречением имени. Подарки отправляла… читала письма, хотя Некко в них была сдержанна.

— Когда? — Некко оказалась куда как внимательна.

— Месяцев через шесть примерно… я не знаю, что делать! — Лотта позволила панике прорваться. — Я… заглянула как-то на сайт, где про все это говориться. Пробовала читать. Я не справлюсь!

— Справишься, — ее подхватили под руку. — Главное, не лазь по сомнительным сайтам, там чушь пишут. И ничего-то страшного нет. Наймешь на первое время нянечку… слушай, я тебе свою одолжу.

— А ты?

— У меня их семь, — Некко улыбнулась снисходительно. — И половина ничего не делает, но числится, потому что это большая честь, а гарем после того, как… закрыли. Сперва в знак траура, потом вообще, вот и… но я с тобой хорошую отправлю. Или даже двух, чтобы подменяли друг друга? Макеши вот овдовела недавно, как-то сказала, что не против бы мир посмотреть, но вдовам одним путешествовать не принято.

В этом царстве ковров и гобеленов говорилось легко. О няньках и детях, о том, что старшенький пошел в Данияра, а вот младший — вылитая Некко, и это хорошо бы для девочки, но мальчишке не очень… и что шептались, будто он не родной сын, хотя Некко сама настояла на генетическом анализе. А Данияр злился. Но он мужчина, они часто злятся по пустякам.