— Генерал, сэр?

Хэртлинг обошел стол, аккуратно поднимая ноги, чтобы не зацепиться за какой-нибудь из проводов. Остановился перед коротким строем из пяти человек одного первого лейтенанта, одного мастер-сержанта, одного сержанта и двух рядовых первого класса. Двое в обычной «боевой форме одежды», трое в однотонной униформе членов экипажей боевых машин, все без нашивок и значков. Без оружия. Он обвел их лица справа налево, сталкиваясь глазами с каждым. Ни одного чернокожего, даже странно. Ни одного латиноса или азиата. Журналистам это не понравится.

Имена у каждого были выписаны на ленте, нашитой на правой стороне груди. Генерал-лейтенант перестал переступать в одну и другую сторону, остановился перед первым лейтенантом и приблизил свое лицо к нему так, что их разделял максимум фут воздуха. Напряжение в молодом офицере чувствовалось, но его лицо осталось беспристрастным. Десять секунд, потом еще десять.

— Ну, чья это была идея?

— Моя, сэр.

Лейтенант ответил, не задержавшись с мыслями ни на секунду, ровным и спокойным голосом. И правильно сделал.

— Остальные поддержали?

Остальные ответили слитно, будто репетировали.

— Подразделения?

Все пятеро назвались по старшинству: 4-я тяжелая бригадная боевая группа, «Горцы»; 1-й батальон 77-го бронетанкового полка, 4-й батальон 6-го пехотного; индексы рот.

Хэртлинг снова обвел всех пятерых мрачным взглядом.

— Зачем вы это сделали, ублюдки?

Один из рядовых моргнул и бесшумно втянул в себя воздух, остальные не шелохнулись. Хэртлинг ждал, даже не представляя себе, что сейчас услышит: он слишком устал.

— Разрешите, сэр?

— Давай.

— Это из-за моего отца, сэр.

— Да?

— Он всю жизнь служил, сэр. Половину срока — в Европе, сэр. Прямо в Германии. Я и родился в Германии, сэр, военная база Кайзерслаутерн. В детстве отец рассказывал мне о том, как важна его служба. Как важно готовиться к схватке с русскими. Он не сомневался, что это время придет.

— И что?

— Он все время вспоминал про Иводзиму, сэр. Про поднятие флага на горе морскими пехотинцами. Я еще в детстве мечтал об этом, сэр!

Первый лейтенант впервые с начала своего выступления посмотрел не «вообще перед собой», а точно в глаза командующему. Да, он не боялся.

— Святое дерьмо…

Хэртлинг был уверен, что произнес это про себя, но по лицам солдат понял, что ошибается. Вслух, вырвалось. Чертов Джо Розенталь с его Пулитцеровской премией. Чертовы пропагандисты, прививающие детишкам мечту совершить бессмысленный подвиг.

— Остальные то же самое вспомнили?

Трое подтвердили, что да; один отказался и отметил, что пошел просто за компанию с другом.

— Флаг давно приготовил?

В этот раз первый лейтенант всего лишь коротко кивнул. Хэртлинг скорее оскалился, чем улыбнулся. Что ж, и у этого сопляка, и его людей, и у его поддержки крепкие нервы. Трудно было ожидать иного в 1-й бронетанковой. Дисциплина есть дисциплина, какое-то наказание у них будет, даже если политики решат не делать их козлами отпущения. Но… Эту фотографию, «Водружение флага над Иводзимой», он помнил и сам. Она действовала и на него тоже.

— Вы нарушили приказ о недопустимости оскорбления государственных символов России, — скучным голосом сказал он. — Вы забыли, что мы пришли сюда, в Россию и в Москву не как завоеватели, а как освободители. Мы не должны сбивать прикладами их дурацкого орла с административных зданий, подтираться их трехцветными флагами и даже просто срывать их. Тем более под прицелом полусотни видеокамер. Тем более главный флаг их страны. Который развевается и реет в каждой их гребаной телевизионной заставке. Стоило подождать 2–3 дня, и их новое правительство само сняло бы его, объявив устаревшим символом старой, неправильной России. Придумало бы что-то новое. Или я не прав, и они оставили бы его. Какая разница? Но вы… Эта ваша мечта прославиться больше, чем те морпехи на Иводзиме… Не уничтожив по двадцать единиц русской бронетехники. Не сбив бронированный вертолет из «М-242»… Всего лишь подняв флаг! Над еще отбивающейся крепостью, в сердце их сердца, в Москве!

Он сделал такую длинную паузу что один из рядовых уже начал «плыть» глазами, перестав дышать в самом ее начале и так и не решившись начать. При этом было похоже, что у него тоже лихорадка.

— Вы видели, во что это вылилось, эта ваша глупость?

— Да, сэр.

Снова пауза. Вот сейчас рядовой вырубится. Даже мастер-сержант, даже первый лейтенант держатся с трудом. Интересно, вид с той крыши на Красную площадь — заполненную кричащей толпой, перечеркнутую трассерами — пугал их меньше?

— Я сожалею, сэр…

— Фантастика. Ты сожалеешь, парень. Я потрясен. Мастер-сержант, ты тоже сожалеешь?

— Да, сэр. Искренне сожалею, сэр.

— Охренительно. Да… Какое крепкое слово, а? Вот если бы ты не сожалел, я… Вас ждал бы трибунал, всех пятерых. Нашелся бы умный законник, зарплата которого на гражданке была бы больше моей раза в два. Назвал бы вам не только номер приказа, но и статью какой-то из этих двух конвенций, которые вы нарушили. Не то Женевской, не то… Вечно я их путаю.

Хэртлинг усмехнулся, и молодой офицер впервые за все время моргнул. Да, этот уже смотрел в лицо смерти. На этого нельзя давить слишком сильно. Армии и стране нужны такие, как он. Сейчас — больше, чем когда-либо.

— Вас еще могут судить. Желающие найдутся. Именно вас могут объявить виноватыми за то, что произошло на площади. Что снимали десятки команд, что транслировали на весь мир. Что вступило в противоречие с тем, что и эти, и другие политики молотят своим языком вторую неделю без остановки. Им обязательно надо будет на кого-то списать столько убитых гражданских. Будь их впятеро меньше — могло бы обойтись. Нашлись бы свидетели провокаций, — того, что они стреляли первыми, и так далее. Но тут… Тут я не уверен. Я сделаю, что могу, но я не уверен. Вы подвели командиров своих батальонов, своей бригады, своей дивизии. Меня.

Хэртлинг набрал воздуха в легкие и медленно выдохнул. Его пошатывало, хотелось сесть. Задержавшаяся на полчаса на одной и той же точке лихорадка явно снова поползла вверх. А он тратил время.

— Я надеюсь, вы очень хорошо запомнили, во что вылилась ваша инициатива, навеянная детскими впечатлениями от папиных рассказов, неразделенной страстью к учительницам американской истории и всем таким прочим. Не скажу «прочим дерьмом», потому что это не дерьмо. Это то, благодаря чему вы здесь, все до одного добровольцы. Кто-то из вас копил на колледж, кто-то решил посмотреть мир, встретить много новых интересных людей и перестрелять их из своего карабина… или своего танка. У каждого свои причины, как есть причины быть здесь у меня. И я не был на Красной площади еще ни разу. Пока. Даже свою сегодняшнюю речь я читал из места, названия которого не запомнил. Но вы… Вы это видели, да?