Подходя к Хеймаркет-сквер, Холмс еще издали увидел инспектора Бонфилда на другой стороне Десплейнс-стрит, которая в этот час была запружена каретами, ломовыми телегами и пешеходами. Холмс дождался просвета в почти сплошном потоке, перебежал улицу и подошел к инспектору. Тот с жаром стиснул ему руку.

– Очень рад снова вас видеть, мистер Холмс, – сказал инспектор Бонфилд.

– Взаимно, инспектор. И поздравляю с многочисленными повышениями по службе.

Холмс был здесь в мае и июне восемьдесят шестого, собирал улики для суда над анархистами, организовавшими Хеймаркетские беспорядки, в ходе которых погибли восемь полисменов и трое штатских. Бонфилд был тогда капитаном, однако сведения, переданные им обвинению в ходе процесса против восьми анархистов, принесли ему чин инспектора и руководящую должность в сыскном департаменте чикагской полиции. Кроме того, Бонфилду поручили отобрать и возглавить две сотни полицейских в штатском, которым предстояло работать на Колумбовой выставке. Эти люди знали в лицо всех карманников, уличных грабителей и жуликов на Среднем Западе и могли определить их по почерку преступления. Колумбовым гвардейцам к голубым мундирам и желто-красным пелеринам полагался короткий декоративный палаш. Агенты Бонфилда носили при себе тяжелую дубинку, пару бронзовых кастетов и заряженный револьвер.

– Повышения достались не тому, – ответил Бонфилд. Он был таким же собранным и немногословным, каким Холмс запомнил его семь лет назад. – Все награды должны были достаться вам, мистер Холмс.

Сыщик только отмахнулся и поспешил сменить тему:

– Вижу, здесь поставили монумент в память о событиях четвертого мая. И полицейского в форме, чтобы его охранять.

Бонфилд кивнул:

– Памятник охраняется круглые сутки, мистер Холмс. Вандалы – не то из анархистов, не то из тех несметных тысяч, что нынче почитают анархистов-убийц за народных героев, – курочили статую кувалдой, писали на ней нецензурные слова, обливали ее зеленой краской. Крайне неуважительно. Так что теперь здесь день и ночь дежурят наши ребята.

Холмс вытащил трубку и принялся ее набивать. Генри Джеймс убедил его хотя бы на время пребывания в Штатах, ради американских друзей, покупать более дорогой, менее вонючий табак.

– Вы не догадаетесь, какая церемония состоится четвертого мая на Вальдгеймовском кладбище, – произнес Бонфилд. Холмс прежде не видел у этого сдержанного молодого человека такого свирепого выражения.

– Вальдгеймовское кладбище, – повторил Холмс, раскуривая трубку и убирая драгоценную зажигалку обратно в карман брюк – туда же, где лежал новый револьвер тридцать восьмого калибра. – Это ведь там похоронили четверых повешенных анархистов?

– Да, – ответил Бонфилд. – Теперь это святилище «отважных профсоюзных деятелей», которые устроили засаду мне и моим людям семь лет назад. Четвертого мая там открывают памятник убийцам – или мученикам, если верить популярной прессе. Говорят, он выше, чем даже этот двадцатифутовый мемориал восьми погибшим полицейским. По предварительным прикидкам церемония на Вальдгеймовском кладбище соберет не меньше восьми тысяч человек. А на поминальную службу по нашим ребятам не пришло и десяти гражданских.

– История – странный механизм, – заметил Холмс, попыхивая трубкой. – Ей нужна кровь мучеников – не важно, реальных или воображаемых, – как машине нужна смазка.

Инспектор Бонфилд засопел, потом, заметив просвет между экипажами, шагнул на проезжую часть и сделал Холмсу знак следовать за собой.

– После беспорядков ее заасфальтировали, но вы помните, что примерно вот здесь… – Бонфилд ступил начищенным ботинком на место, ничуть не отличающееся от других, – вы показали мне яйцевидную вмятину в тогдашней торцовой мостовой… вмятину от падения бомбы. – Он прошел чуть дальше. – Здесь вы заметили неглубокий овальный кратер от взрыва. Соединив вмятину от первого удара с кратером красной бечевкой, вы доказали, что бомбу бросили из проулка, а не со стороны наступающей полиции, как адвокаты собирались уверить присяжных.

Инспектор Бонфилд так погрузился в воспоминания, что не заметил едущую на него ломовую телегу, запряженную четверкой першеронов. Холмс схватил полицейского сыщика за рукав и благополучно вытащил на противоположный тротуар.

– Бомба взорвалась прямо под ногами у патрульного Матиаса Дигана, – продолжал Бонфилд, словно в месмерическом трансе. – Диган был моим другом. Его убил осколок размером не больше вашего ногтя, мистер Холмс. Врач отдал мне этот осколок, он хранится у меня в кабинете. Матиасу перебило бедренную артерию, и он умер прямо здесь, на торцовой мостовой. У меня на руках.

– Мы доказали, что те шестеро полицейских, которые погибли от пуль, а не от осколков, были убиты выстрелами сверху, – сказал Холмс. – Стрелок стоял вон в том окне. – Он указал на угловой магазин, выходящий фасадом на Десплайнс-стрит.

– Обвинение указало на это, но присяжные не обратили внимания, – сказал инспектор Бонфилд. – Однако вы смогли доказать, что бомбу из проулка бросил в полицейских плотник Рудольф Шнаубельт.

– Я доказал это неопровержимо, – сказал Холмс. – Однако вы его не арестовали.

Инспектор Бонфилд вскинул руки:

– Как мы могли его арестовать, если не сумели найти? Мы проверили все сведения: что он в Питсбурге, что он в Сан-Доминго, что он скончался в Калифорнии, что он просит милостыню на улицах Гондураса, что он процветает в Мехико. Газетенка социалистов, «Арбайтер цайтунг», опубликовала письмо якобы от Шнаубельта, отправленное из Христиании в Норвегии. Этот человек – призрак, мистер Холмс.

– Этот человек – Шнаубельт – благополучно живет в Буэнос-Айресе, где владеет фабрикой по производству сельскохозяйственных машин, – сказал Холмс. – Он прибыл в Аргентину через месяц после Хеймаркетских беспорядков.

– Почему вы нам не сказали?

– Я телеграфировал суперинтенданту вашей полиции все эти сведения, включая адрес фабрики и дома Шнаубельта в начале восемьдесят седьмого года, – сказал Холмс. – Ответа я не получил. Я отправил новую телеграмму, на сей раз – с именами, под которыми в разное время скрывался Шнаубельт. И вновь никакого ответа.

Бонфилд снял фуражку. Казалось, сейчас он начнет рвать на себе волосы.

Холмс глянул на часы и вынул изо рта трубку.

– Время поджимает, инспектор. Сейчас мы с вами проедем той дорогой, которой президент Кливленд отправится первого мая на выставку, потом мне обещан небольшой тур по Белому городу. Однако, чтобы успеть к гостинице «Лексингтон», придется бежать рысью.

– Пусть рысью бежит лошадь.

Инспектор Бонфилд свистнул, и к ним подкатил черный экипаж с полицейским на козлах. Кучер спрыгнул на мостовую и открыл дверцу экипажа.

* * *

Перед гостиницей «Лексингтон», на пересечении Двадцать второй улицы и Мичиган-авеню, Бонфилда и Холмса ждали два экипажа. В первом, огромном кабриолете с четырьмя рядами сидений, из которых три были развернуты вперед, четвертый – назад, сидели полицейские.