Клеменс облизнул губы:

– Я перетащил Тома из его книги, превратил Гека в бледного второстепенного персонажа, каким он был в том-сойеровской книжке, и, по сути, свел главный роман в своей жизни к очередному сочинению для детей. Все решения принимал Том – герой, которого в книге вообще не должно было быть.

– Печально, – тихо проговорил Джеймс. – И я убежден, это случается с каждым из нас в том или ином романе.

Клеменс мотнул головой:

– Вы читали «Роберта Элсмера»?

– Название слышал, но саму книгу не читал, – ответил Джеймс.

– Она наделала много шуму лет пять назад, – сказал Клеменс. – Автор, миссис Хамфри Уорд, выступает за христианство, которое основывалось бы не столько на Писании и богословии, сколько на исправлении общественной несправедливости и заботе о ближних. Она заработала себе много истовых врагов.

Джеймс ждал.

– Так или иначе, – продолжал Клеменс, после того как снова долго откашливался и отхаркивался, – я выписал из этой длинной, местами невыносимо скучной книги один фрагмент, поскольку он связан с обсуждаемой нами темой. Миссис Уорд пишет – и я отлично помню ее слова: «Я не могу поверить, что Бог злоумышленно строит козни против собственных созданий».

– Я не вижу тут ничего особенно радикального, – сказал Джеймс.

Клеменс вновь посмотрел ему прямо в глаза:

– Но каждый из нас – Бог для мира и персонажей, которых создает, Джеймс. И мы постоянно строим против них козни. Мы убиваем их, увечим, заставляем терять надежду и любимых. Мы постоянно придумываем, как им навредить. Однако в случае Гека Финна я утратил мужество, Джеймс. Я перестал слышать его голос и струсил. А может быть, и даже скорее всего, струсил и оттого перестал его слышать. Я так любил Гека Финна, что не смог навредить ему и другим своим героям, как следовало. Если бы голос Гека оставался со мной… если бы мне хватило отваги его слушать… я бы сделал так, чтобы негра Джима схватили и продали в вечное рабство на глазах у бессильного помочь Гека… или, по крайней мере, честно и милосердно убил Гека и Джима, вместо того чтобы ввести Тома Сойера и превратить книгу в обычную детскую.

Последние два слова Клеменс выплюнул со злостью.

– Какое отношение это имеет к вопросу, вымышленный ли персонаж Шерлок Холмс? – бесцеремонно перебил Джеймс. Он терпеть не мог, когда писатели себя жалеют, и находил это зрелище отвратительным.

Клеменс расхохотался так, что снова зашелся в кашле.

– Разве вы не понимаете, Джеймс? – сказал он. – Мы с вами – второстепенные персонажи в этой истории про Великого сыщика. Наши маленькие жизни ничего не значат для Бога-Писателя, кем бы этот мерзавец ни был.

– А у вас есть предположения, кто этот Бог-Писатель? – спросил Джеймс. – У меня были подобные мысли. Конан Дойл не вывел бы в своих рассказах живых современников – во всяком случае, под собственными именами и настолько узнаваемыми. Холмс сказал, что Ватсон в одном рассказе, чтобы не упоминать принца Уэльского, называет его королем Богемии.

– Ему не обязательно быть Конан Дойлом, – сказал Клеменс. Он, упершись подбородком в грудь, переливал из бутыли в стакан остатки лауданума. – Почти наверняка это кто-то менее великий, чем вы, может быть даже – чем я, и безусловно менее великий, чем Артур Конан Дойл, что уже само по себе о многом говорит. А книга может быть написана тридцать, пятьдесят, сто лет спустя.

Несмотря на сдавившую сердце тяжесть, Джеймс постарался ответить весело:

– Что ж, это значило бы, по крайней мере, что нас будут читать через тридцать или через сто лет.

Несколько минут тишину нарушали лишь уличные шумы четырнадцатью этажами ниже да булькающее дыхание Сэмюеля Клеменса.

– Если мы и впрямь всего лишь вымышленные персонажи, введенные, чтобы составить общество Шерлоку Холмсу, то что нам делать дальше? – спросил наконец Джеймс.

Клеменс рассмеялся:

– Завтра я поеду в Нью-Йорк и, возможно, задержусь в Элмайре. Едва ли у меня будут силы посмотреть на большой парад кораблей в Нью-Йоркской гавани, но я готов отдать два пальца, чтобы не пропустить это зрелище. Нет, сэр, если Бог-Писатель… жалкий поденщик, нимало не сомневаюсь!.. хочет прикончить Сэма Клеменса, ему придется убить меня за сценой, как Шекспир убил Фальстафа.

«Мне тоже надо бежать, – подумал Джеймс. – Вернуть свободу воли. Вернуть себя».

– Что вы делаете завтра? – спросил Клеменс.

– Холмс сказал, что хочет взять меня на пароходную экскурсию к Белому городу.

– Что ж, любуйтесь тем, чего я никогда не увижу.

– Я загляну завтра после экскурсии, узнаю, не надо ли вам чего, – сказал Джеймс.

– Скажите коридорному – тому щуплому, с заячьей губой, – пусть скажет врачу, что мне нужен еще кувшин лауданума. И соломинка.

Джеймс кивнул.

– Что до вашего обещания навестить меня завтра, то не трудитесь, – сказал Сэм Клеменс. – Так или иначе, к вечеру четверга меня в этой истории уже не останется.

Пятница, 14 апреля, 10:06

Хотя утро пятницы, серое и промозглое, обещало дождь, Холмс для поездки на Выставку нанял открытое ландо. Джеймс прихватил зонт. Холмс намотал на шею красный шарф, который надевал всякий раз, как температура опускалась ниже семидесяти градусов по Фаренгейту. Кучер был одет как на зимовку.

Холмс, такой разговорчивый на вчерашней экскурсии, сегодня молчал. На вопрос Джеймса, ездил ли он прежде этой дорогой на Выставку, сыщик ответил, что в пятницу они ехали здесь с мэром Чикаго.

– И как вам мэр Харрисон? – спросил Джеймс.

– Говорливый, – ответил Холмс. Несколько минут тишину нарушал лишь стук подков и скрип встречных экипажей, затем сыщик добавил: – Но странно обаятельный. Почти наверняка вор, но избиратели его любят.

– Какова цель нашей сегодняшней поездки? – спросил Джеймс.

– Надо определить, откуда собирается стрелять Лукан Адлер, – почти шепотом ответил Холмс.

– Я ничего не знаю про мыслительные процессы убийц, – прошипел Джеймс.

– Ничего страшного, – обычным голосом произнес Холмс, – но я подумал, что вам интересно будет осмотреть Выставку до того, как вы завтра уедете из Чикаго.

– Мы завтра уезжаем из Чикаго?

– Вы уезжаете, – сказал Холмс и забросил алый шарф за плечо.

* * *

Поездка на южный край города казалась нескончаемой, хотя и заняла меньше получаса.

– Этой улицей поедет на Выставку президент Кливленд? – прошептал Джеймс.

Холмс кивнул.

Джеймс глянул на дома, крыши, проулки:

– Я бы подумал, что убийца спрячется именно здесь.