— Отлично подойдет, — искренне обрадовался некромант, застегивая камзол. — Если там зачищали, это даже к лучшему, можно не бояться случайного прорыва. Сегодня вечером после ужина и начну.

— Хорошо, — кивнул Эйнар. — Только сам ритуал назначьте на время попозже. Иначе, запрещай не запрещай, весь гарнизон будет под окнами, и потом болтовни не оберешься. А так я велю загнать всех в казармы на ночь.

Это было легче, чем он думал, — врать со спокойным лицом, изнывая от стыда и страха. А если не выйдет? И что, если он все-таки ошибается, и Маркус Бастельеро может помочь? Но осколок некромантского кинжала под сердцем леди! И странное появление некроманта именно сейчас! И что там у него под рубашкой, подозрительно похожее на какой-то обруч… Уж не окольцован ли молодой некромант, как сам Эйнар — перстнем? И пусть он ведет свою игру, но точно ли это игра в пользу леди? На словах он ей предан, как брат, но мало ли на что может пойти маг, чтобы спасти собственную шкуру? Братья тоже бывают разные.

Эйнар не верил магам. И уж тем более он не собирался кому-то доверять жизнь Тильды, беречь которую у Бастельеро не было причин. Нет, это бой самого Эйнара. Полагаться можно только на себя. Ну, или на тех, кому действительно веришь. С кем ходил в драку, прикрывая друг другу спину, кого проверял долгими годами рядом, притираясь, как хороший сапог к ноге. С кем говорил зимними вечерами, по капле выцеживая собственную жизнь и слушая о чужой, заполняя несказанное чутьем и долгими раздумьями. Эйнар не верил магам, но были в крепости люди, которым он верил.

Он получил заверения Бастельеро, что полночь — отличное время для ритуала, и вышел.

Смертельно хотелось зайти в комнату леди. Сказать хоть что-то, предупредить, чтобы в самый паршивый момент она не испугалась, чтобы не стронулся снова клятый осколок в ее груди… Он мог бы устроить так, чтобы ей передали, потому что уже знал, как выиграть нужное время. Но Эйнар помнил, что она сказала про парные перстни, оставшиеся в ее роду и надетые на нее и Эйнара сухопарым и чернявым стряпчим, похожим на аиста. Если его перстень с порчей, то почему бы мороку не наложить чары и на перстень леди? Он ведь точно знал, что она жива, когда Лестер колдовал над потерявшей сознание магичкой. Так и сказал об этом. Даже если морок не видит и не слышит через ее перстень, рисковать нельзя.

Во дворе уже смеркалось. Ветер стих, и на крепость опустилось странное безмолвие, не душное, как летом, но давящее — будто надвигалась гроза. Здесь, в горах, они случались и зимой, правда, редко. Эйнар чувствовал волны дрожи, пробегающей по телу, и уже не знал, то ли это колдовство морока, то ли собственное чутье, воющее о надвигающейся беде. Да какая разница? На Драконий Зуб шла гроза. Не настоящая, но еще более страшная. Безысходная.

Двое солдат прошли, отдав честь, и Эйнар вспомнил, что еще нужно сменить караулы, как всегда на закате. И сделать приказанное мороком. И… Двор был почти пуст. Темный, накрытый, как одеялом, вечерним небом, в которое врезались башни Драконьего Зуба, блестя огоньками. Северная и Западная — жилые, там наверху стояли ночные посты. Восточная — мертвая, глухо-темная, а с юга башни не было, там над Драконьим Зубом нависала скала. К вечеру, как и положено, ударил морозец, и воздух был прозрачно чист, а мокрый двор, щедро политый вернувшейся водой, схватился наледью.

— Надо бы велеть песком посыпать, — заметил Тибо, проходя мимо и едва не поскользнувшись, но удержавшись на ногах.

— Надо, — согласился Эйнар. — Вот завтра же с утра. А то и прямо сегодня после ужина. Слушай, Лестер просил зайти… Йотуны дери!

Поскользнувшись на обледеневшем камне, он неловко качнулся, потерял равновесие и позорно шлепнулся набок — прямо на руку с растопыренными в попытке удержаться за воздух пальцами. Зашипел от боли, ругнулся еще раз.

— Эйнар, ты как? — обеспокоенно подскочил Тибо. — Ох ты ж, барготова мать! Кажись, палец сломал. Да не дергайся ты!

— Не снимай! — возмутился Эйнар. — Это же обручальный… Да не сломал я ничего…

— Ты болван? — поразился Тибо, осторожно стягивая перстень с его пальца. — Палец сейчас распухнет, вон уже начал.

Эйнар перехватил его руку с перстнем и, сжав, заставил уронить, для верности поддев носком сапога. Жалобно звякнув, золотой кругляшок с рубином улетел по обледеневшим камням на несколько шагов.

— Тибо! — громко возмутился Эйнар. — Подними сейчас же!

И, не давая ошалевшему от удивления другу дернуться, торопливо зашептал ему на ухо, зная, что счет идет на удары сердца.

Сердце стукнуло раз двадцать, прежде чем Тибо, кивнув, кинулся за кольцом с прытью, которой мало кто посторонний мог ожидать в его плотном круглом теле. Поднял, бегом вернулся и сказал обиженно:

— Да вот оно, колечко твое. Ты смотри, какой примерный семьянин стал. Ну, если боишься, что леди обидится, так на другой палец надень. Не зверь же она, поймет. Вон, безымянный распух как. Пойдем-ка к Лестеру зайдем, а?

— Пойдем, — согласился Эйнар, морщась и торопливо натягивая кольцо на другой палец.

— Папа, ты ушибся?

Тильда подскочила, заглядывая в глаза с неподдельной тревогой.

— Ничего, Тиль, — улыбнулся Эйнар. — Пустяки. Осторожнее, не бегай, а то тоже упадешь.

Она внимательно посмотрела на его руку с опухшим пальцем, ойкнула… Подняла голову, и Эйнар поймал взгляд дочери. В глубине глаз Тильды тлели красные огоньки.

* * *

Весь день Ло не покидало странное и неприятное ощущение, что кто-то смотрит ей в спину. Это было не обычное магическое чутье, когда просто знаешь, что рядом другой человек, а что-то новое. Какое-то дикое, настороженное… звериное — нашла она нужное слово. И не без досады подумала, что Волчица прислала очередную весточку, да только непонятно, что с ней делать. Мысли возвращались к Вольфгарду, но лишь потому, что Ло отчаянно пыталась связать все в один узел: убитого или умершего в вольфгардском плену юношу — то ли Саймона Саттерклифа, то ли кого другого; убитого в Драконьем Зубе лже-Артура Бейласа; страшное подозрение в адрес магистра Антуана, который лично ее, конечно, обидел, но все равно оставался главой Ордена и человеком вне подозрений. А еще — найденный сегодня череп, рассказ ярла и непонятную странность в поведении Маркуса, который явно что-то скрывал!

Слишком осторожные задумчивые взгляды, слишком сдержанные манеры, даже наедине, слишком явно скользящая иногда в интонациях Бастельеро то ли вина, то ли сожаление о чем-то. С Маркусом явно что-то происходило, Ло чувствовала в нем напряжение и фальшь, как музыкант — в знакомом до последней щербинки, но расстроенном инструменте. Если бы она не знала его столько лет, то могла бы усомниться, но они с Маркусом всегда читали друг друга, словно открытую книгу.

Ему не нравится Рольфсон? Нет, с капитаном Маркус держался сдержанно, но приветливо. В столице что-то происходит с Мелиссой? Он не стал бы скрывать это от Ло. Недавняя поездка к Ги обернулась чем-то нехорошим? Этим он тем более поделился бы, зная, что ей тоже дорог славный фраганский принц-бастард. И в чем, спрашивается, дело?