Утверждалось, и я думаю – справедливо, что санкции против Италии, на которых настаивала в Лиге Наций Великобритания, покончили бы с абиссинской авантюрой Муссолини. Более того, они бы послужили для Гитлера самым серьезным – не считая войны – предупреждением. Вмешательство Лаваля не только предотвратило введение санкций, но и было истолковано Гитлером как признак слабости, что спровоцировало для человека с его характером наихудшие последствия.

В мае доктор Шахт отправился в Париж для открытия на Всемирной выставке германского павильона. Там он произнес замечательную речь, в которой призывал к созданию схемы международной экономической безопасности как лучшей основы для обеспечения всеобщего мира. Мы с Шахтом состояли в дружеских отношениях, и я во время своих частых наездов из Вены в Берлин старался хотя бы раз позавтракать с ним в Рейхсбанке. Он был единственным трезво мыслящим человеком в правительстве и никогда не воздерживался от разговоров о своих сомнениях и проблемах. Перед его поездкой в Париж мы обсуждали общее направление его выступления, и я специально просил его завязать отношения с Леоном Блюмом и другими ведущими политическими фигурами Франции. Мы планировали возможность изобрести, совместно с французами, какие-то способы для контроля за ненасытными амбициями Гитлера. Мы верили, что если бы удалось найти согласованное решение колониальной проблемы и выработать способы доступа к сырью, то он мог бы в достаточной степени погрузиться в дела мировой экономики, чтобы изменить свою программу перевооружения.

Шахт часто говорил мне, что Гитлер разбирался в вопросах экономики на уровне ученика шестого класса. Когда Шахт пытался объяснить ему опасность инфляции, неотделимую от программы перевооружения, и упрашивал его держаться в предписанных финансовых рамках, Гитлер просто пожимал плечами. От Бломберга тоже не было никакой пользы, но когда мы беседовали с Фричем, Адамом, Клюге, Гинантом и другими ведущими генералами, то видели их серьезную озабоченность чересчур быстрым увеличением армии. Все они понимали, что вооруженные силы представляют собой единственный стабилизирующий фактор во внутреннем балансе сил в Германии. Большинство из них были моими старыми коллегами по военной службе и полностью соглашались со мной в том, что если Гитлер отважится пуститься в какие-либо неумеренные предприятия, то им следует оказывать на него сдерживающее влияние.

В то время когда по всем внешним признакам вероятность сохранения мира росла, намерения Гитлера, кажется, выкристаллизовывались в совершенно ином направлении. Спустя девять лет на Нюрнбергском процессе нам предстояло узнать о «Протоколе Хоссбаха», касавшемся секретного совещания Гитлера с Нейратом и главами трех родов войск, состоявшегося 5 ноября 1937 года. Тогда о войне впервые заговорили как о чем-то необходимом и неизбежном, и определились примерные сроки вооруженных вторжений в Австрию и Чехословакию. Я только что упомянул об одной из причин психологической трансформации, произошедшей с Гитлером. До определенного момента он опасался реакции западных держав на нарушение им статей Версальского договора. Но абиссинская авантюра Муссолини разрушила фасад демонстративного единства, достигнутого на конференции в Стрезе, а отношение итальянского лидера к Германии начало приобретать доброжелательный характер. Лига Наций доказала свою неспособность применить к Италии санкции в такой степени, чтобы отрезать ее от источников нефти, а вмешательство оси в испанский конфликт вызвало только беспомощное вето западных держав. Распад антинацистской коалиции побудил Гитлера занять еще более бескомпромиссную позицию в своей внешней политике.

Но я обогнал события и должен вернуться к австрийским делам.

В феврале я убедил Нейрата, вопреки его предыдущему нежеланию, ответить визитом на визит Гвидо Шмидта. Я предполагал, что добродушие и умеренные взгляды гитлеровского министра иностранных дел помогут значительно облегчить мою задачу в Австрии. К несчастью, результат оказался прямо противоположным. Австрийские нацисты решили отметить прибытие в Вену Нейрата массовой демонстрацией в поддержку аншлюса. 22 февраля, когда мы ехали с вокзала в представительство по Мариахилферштрассе, кортеж машин был неожиданно окружен тысячами мужчин и женщин всех возрастов, выкрикивавших «Heil Deutschland!» и «Heil Hitler!». Многочисленные полицейские и сотрудники сил безопасности совершенно потеряли контроль под толпой, и наши автомобили могли продвигаться только со скоростью пешехода. Тем не менее не произошло никаких инцидентов, а полиция, видимо, чувствовала, что присутствие официального гостя воспрещает обычное применение дубинок. Гвидо Шмидт сам находился в головном автомобиле, но канцлер, появившийся на вокзале, вернулся в свою резиденцию другим маршрутом. Он, однако, видел часть демонстрации и решил своевременно отомстить.

Одной из основных тем переговоров стал вопрос о реставрации Габсбургов, который уже некоторое время привлекал внимание общественности. Нейрат подчеркивал, что это внутреннее дело Австрии, но просил информировать германское правительство по всем пунктам, представляющим общий интерес в случае, если по этому вопросу будет принято определенное решение. Он говорил о тех значительных затруднениях, которые могут возникнуть, в особенности в Дунайских государствах, являвшихся когда-то частями Австро-Венгерской империи, в том случае, если в Австрии вновь воцарятся Габсбурги. Шушниг отметил, что правящий дом по-прежнему пользуется в Австрии значительной поддержкой и что возврат к монархии может оказаться хорошим средством снижения внутренней напряженности, на что Нейрат определенно ответил, что Германия не может одобрить решение, которое, по его мнению, станет для Австрии катастрофой. Чехословакия и Югославия будут рассматривать такое развитие событий как возможную угрозу для себя, а это может втянуть Германию в конфликт, совершенно ей ненужный. Шушниг не пожелал дать обещание согласовать этот вопрос с Германией, но выразил готовность проконсультироваться по этому поводу с германским правительством. Это, однако, оказалось единственным расхождением во мнениях между двумя государственными деятелями, и переговоры в целом прошли успешно.

Затем произошел инцидент, который свел к нулю главный результат визита. За несколько часов до планировавшегося отъезда Нейрата меня информировали, что все улицы, ведущие к вокзалу, перекрыты полицией и переполнены тысячами сторонников хеймвера. Шушниг решил показать Нейрату, что в Вене, кроме нацистов и приверженцев Большой Германии, есть еще и другие граждане. Отечественному фронту было приказано устроить шествие en masse[150], а полиция получила указания разделаться с любыми прогерманскими демонстрациями. Сложилась крайне неприятная ситуация, и казалось более чем вероятным, что соперничающие демонстрации закончатся буйством. Это не только уничтожило бы все плоды моей деятельности в Австрии, но могло привести к непредсказуемым последствиям для австро-германских отношений. Поэтому я предложил Нейрату отправиться в путь со станции, находящейся за пределами Вены, избежав следования по официальному маршруту. Пойти на это он отказался. По его мнению, такое поведение создало бы видимость уступки политическому давлению, и он не желал покидать Вену через черный ход. Мне крайне не понравились как упрямство Нейрата, так и театрализованное представление, устроенное Шушнигом. Так или иначе, мы поехали на вокзал через громадные бушующие толпы, выкрикивавшие «Heil Oesterreich!», «Heil Schuschnigg!» и «Nieder mit Hitler!»[151]. К счастью, произошло только несколько незначительных инцидентов. Шушниг казался вполне довольным результатами своих действий, а мне оставалось только размышлять над возможными последствиями.