Шушниг отвечал, что вполне сознает серьезность ситуации. Он считает, что отсутствие прогресса в укреплении дружественных отношений с Германией объясняется в значительной степени действиями членов запрещенной австрийской нацистской партии и реакцией Отечественного фронта. Он упомянул также негативное воздействие мер, предпринимаемых в Германии против церкви, и сказал, что Леопольд, принятый Гитлером и Герингом, получил одобрение своей агрессивной тактики. Это обвинение я отверг, указав на полученные мной личные заверения Гитлера в том, что любое нарушение июльского соглашения идет вразрез с его желаниями. Если австрийское правительство способно точно указать обстоятельства какого-либо вмешательства со стороны Германии, то я могу рекомендовать, какие шаги следует предпринять по этому поводу. Принципиальное недовольство Шушнига объяснялось тем, что всякий член оппозиции, получивший министерский пост, тем самым переставал рассматриваться оппозицией в качестве надежного представителя.

Комиссия, образованная в соответствии с июльским соглашением, собралась на первое заседание в Вене в июле 1937 года. Германскую делегацию возглавлял герр фон Вайцзеккер. Я надеялся, что австрийской делегацией будет руководить герр Хоффингер, начальник германского отдела министерства иностранных дел, опытный и склонный к компромиссам чиновник, но Шушниг предпочел назначить доктора Хорнбостеля, на которого можно было положиться в том, что он не пойдет ни на малейшие уступки.

Переговоры стали испытанием терпения сторон. Главное затруднение вытекало из нашего желания распространить амнистию, предусмотренную июльским соглашением, на тех австрийских нацистов, которые бежали в Германию. Я сам придавал этому огромное значение, поскольку беглецы сформировали в своей среде «Австрийский легион», что вызывало постоянную тревогу. Они непрерывно оказывали давление на Гитлера и других партийных вождей с целью добиться аншлюса Австрии силовым путем и с помощью своих коллег, оставшихся в стране, бесконечно вмешивались в австрийские внутренние дела. В конце концов по этому вопросу было достигнуто соглашение вопреки резкой оппозиции Хорнбостеля, преодоленной самим Шушнигом. В результате продолжительной беседы с канцлером Вайцзеккер пришел к выводу, что хотя Шушниг и не является настоящим противником включения сторонников Большой Германии в правительство, но согласен действовать в этом вопросе только с очень большой осторожностью и не прежде, чем упрочит свое положение. Тем не менее Зейс-Инкварт, по всей видимости, сумел до некоторой степени заслужить доверие Шушнига, и по завершении конференции я смог сообщить Гитлеру, что, хотя Шушниг по-прежнему не готов разрешить восстановление в Австрии нацистской партии, он не станет запрещать в стране обсуждение идеологии национал-социализма. Отечественный фронт также проявил значительно большую терпимость в вопросе принятия в свои ряды представителей оппозиции. Я вновь очень просил Гитлера предоставить Зейс-Инкварту все условия и проследить за тем, чтобы австрийские нацисты оказывали ему поддержку вместо непрерывных попыток саботировать его деятельность.

В июле отношения между двумя государствами ухудшились после демонстрации, произошедшей в Вельсе во время парада отставных военнослужащих обеих стран. Эти демонстрации были запрещены уже в течение ряда лет, но австрийское правительство, видимо, не видело особого вреда в их возрождении, поскольку большинство людей, принимавших в них участие, принадлежали к старшему возрасту и не имели сильных политических пристрастий. Я получил приглашение присутствовать на параде и был восхищен энтузиазмом, проявлявшимся большой толпой зрителей при виде марширующих мимо трибун представителей прославленных германских и австрийских полков. Однако мероприятие, задуманное как не связанный с политикой митинг, приобрело совершенно иной характер, когда военный оркестр заиграл австрийский национальный гимн. Громадная толпа запела «Deutschland, Deutschland uber alles»[152] – мелодии гимнов совпадали, – и я видел, что все представители австрийского правительства были потрясены этой превратившейся в политическую демонстрацией. Свою собственную речь я, насколько было возможно, сократил, извинившись тем, что меня ожидают в Мюнхене на торжественном открытии Академии искусств и я должен немедленно ехать, потому что ухудшающаяся погода угрожает моему перелету. Гитлер также присутствовал на церемонии в Мюнхене и, здороваясь со мной, пребывал в ярости. «Что там происходит в Вельсе? – вопрошал он. – Там на наших людей натравили полицию с карабинами. Это позор!» Я не мог ничего ответить и только заверил его, что, пока я там находился, все проходило гладко. По– видимому, австрийская полиция в какой-то момент решила, что толпа выходит из-под контроля, и ее попытка рассеять демонстрантов привела к потасовке. Почти не возникало сомнения в том, что нацисты Леопольда приложили руку к демонстрации, а затем послали Гитлеру сильно преувеличенный отчет о событиях. С другой стороны, вся толпа не состояла из одних только нацистов, и энтузиазм, проявленный в отношении германских участников парада, был самый искренний, как бы неприятно это ни показалось австрийскому правительству. В общем и целом, инцидент имел самые плачевные последствия, что привело к ожесточению позиций обеих сторон, которое впоследствии, к сожалению, только увеличивалось.

Общее положение в Европе за лето 1937 года изменилось незначительно. Но австрийское правительство должно было ясно понять, что Муссолини стал весьма ненадежной опорой для любых политических шагов Австрии, направленных против Германии. 25 сентября дуче в сопровождении графа Чиано[153] прибыл с официальным визитом в Германию. В Мюнхене он имел продолжительную беседу с Гитлером и – к тайному удовольствию огромного множества людей – произвел фюрера в почетные капралы фашистской милиции. Можно было считать, что Гитлер, никогда не выслужившийся в германской армии выше чина ефрейтора, заработал, наконец, продвижение по службе. Потом последовала длинная серия официальных визитов в Рур и посещение осенних маневров в Мекленбурге. По приглашению моего старинного друга генерал-полковника фон Фрича я присутствовал на заключительном этапе этих маневров и был свидетелем того, как он делал для фюрера и дуче обзор их результатов. Контраст между двумя лидерами был чрезвычайно заметен. Муссолини, со своей резко очерченной римской головой, могучим лбом и волевой челюстью, значительно больше подходил на роль Цезаря, чем его странно подавленный и бесхарактерный партнер. Когда Фрич суммировал способности новой армии и предупредил об опасности переоценки ее все еще не проверенной на деле силы и о невозможности выполнения ею военных действий на два фронта, Гитлер только ухмылялся, а Муссолини выразительно кивал в знак согласия. Мне показалось, что в этом новом дружеском партнерстве сильный характер Муссолини вполне может быть доминирующей стороной и оказать хорошее влияние на неустойчивый темперамент Гитлера.

Другим гостем на маневрах был лорд Лондондерри, который по приглашению Геринга задержался еще на несколько дней, чтобы принять участие в охоте на оленей и зубров в Дарссе, правительственной охотничьей резиденции на берегу Балтийского моря. Геринг спросил, нет ли у меня желания сопровождать нашего английского гостя, и я тотчас же согласился. Я всегда считал, что охота и длинные вечера вокруг открытого огня предоставляют великолепную возможность для завязывания истинных человеческих связей, столь трудных в условиях формальностей дипломатического существования. Лорд Лондондерри был по-настоящему заинтересован в получении истинной картины положения в новой Германии и находился под сильнейшим впечатлением от демонстрации ее военной мощи.