– Мария! – закричала она. – За лекарем, быстро!

Убрав с пола сморщенный плод, старуха смочила уксусом виски невестки, зажгла потухшую лампаду и села ждать лекаря. Тихонько, жалобно оплакивала она мертворожденного внука. Ноэми, белая как мел, открыла глаза и безумным взглядом обвела комнату. Где она? Почему на полу алая лужа? Вспомнив, она вся сморщилась от мучительной боли в животе. Свекровь склонилась над ней с пузырьком уксуса. Кусая губы, чтобы не закричать, женщина протянула к ней обе руки.

– Мама, мама, как больно!..

Та снова села рядом и смочила несчастной виски. А сынок-то мой ненаглядный и не ведает о постигшей его беде! – подумала она. Что-то он делает сейчас в дедовой усадьбе?

Но Козмаса в усадьбе уже давно не было. Он под проливным дождем карабкался по крутому горному склону.

Впереди маячила сгорбленная спина Харидимоса. Слава Богу, отстал хоть ненадолго со своими разговорами! Козмас, восхищаясь, вспоминал последние часы деда, который перед смертью, лежа под обвешанным плодами лимонным деревом, решил получить ответ на извечные вопросы, волнующие человечество… Вспоминал жутковатую исповедь старых капитанов, раздражавшихся оттого, что никак им не удается объяснить суть, втиснуть в слова свою бурную историю. Пожалуй, прав учитель, что вместо слов обратился к звукам: и впрямь жизнь критянина словами не расскажешь… И как просветлело при тех звуках лицо деда, видно, они напоили его душу, как дождь пересохшую землю, и он спокойно, радостно, будто погрузившись в объятия сна, ушел в иной мир.

Да, крепкий, славный род у меня, говорил Козмас сам себе. Не так-то просто его из земли выкорчевать. А ты смотри не опозорь его! Дай Бог, чтобы кровь Ноэми не разжижила критскую кровь! Чтобы и мой сын родился настоящим критянином!..

Харидимос вдруг остановился: он и так уж слишком долго молчал. Дорога без разговоров – не дорога. Пора бы уж передохнуть, приложиться к фляжке, отвести душу словцом-другим. А этот сыч в европейских портках словно воды в рот набрал. Торопится он, видите ли, некогда ему!..

– Куда поспешаешь, хозяин? К капитану Михалису? Да лучше тебе никогда его не видеть, зверя этого! Позавчера твой дед послал меня передать ему, что умирает и хочет с ним проститься. А он говорит: «Не могу». И так на меня зыркнул, что я сам чуть Богу душу не отдал.

– А мне его бояться нечего, – на ходу ответил Козмас, – он же мой дядя, в нас одна кровь.

– Ах так?! А сможешь ему поперек слово сказать? Даю голову на отсечение – не посмеешь!

– Еще как посмею! А теперь помолчи и быстрей двигай ногами.

Старик надоедал ему своей глупой болтовней как раз тогда, когда необходимо было сосредоточиться. Он успел подумать про деда, который был стволом родового дерева, и перенесся мыслями к могучей сучковатой ветви – капитану Михалису. Возможно, его дядя сегодня держит в своих руках судьбу всего Крита, но человек он, по всем отзывам, трудный… Как к нему подступиться?.. Из всех капитанов только он не соглашается сложить оружие и тем самым восстановить спокойствие на острове.

– Михалис виноват в гибели монастыря Господа нашего Иисуса Христа, – сказал Козмасу митрополит. – Вот и хочет искупить вину кровью… Мне кажется – прости, Боже, такие слова – что в твоего дядю вселился бес и к борьбе за свободу Крита это уже не имеет никакого отношения.

– Есть у него страшная тайна… – объяснил Козмасу другой его дядя, учитель. – Тут замешаны капитан Поликсингис и одна женщина, турчанка… Сердце его ожесточилось, и совладать с собой он уже не в силах.

– Капитана Михалиса гложет зависть, – не без злорадства сообщил ему карлик Харилаос. – Он завидует славе Аркади и не успокоится, пока не взлетит на воздух, чтобы потом и про его милость слагали песни.

Должно быть, в словах каждого есть доля истины, думал Козмас, но даже все они, вместе взятые, наверняка не помогут мне разгадать этого человека. А ведь я должен не только понять его, но и сделать так, чтобы он меня понял и подчинился указу паши – свернуть знамя, сложить оружие! Так что же я ему скажу? Что этого требуют митрополит и король Греции? Да он только презрительно пожмет плечами – для него нет никаких авторитетов. Или лучше нажимать на то, что он обречен на гибель, так как его никто не поддержит? Тоже пустое дело! Он не боится ни одиночества, ни смерти, может быть, даже ищет их… Как быть?..

Мысли роились в голове, не давая покоя. Волновался он за свою хрупкую, болезненную Ноэми, за будущего сына, вспоминал Европу с ее несправедливостью, бесстыдством и нищетой… Он рад, что вернулся на родину, но ведь это еще не значит, что он нашел свое место в жизни. У деда оно было, и у отца было, и у дяди… А он пока на распутье и никогда еще не ощущал этого так остро.

Гроза, обрушив на землю все силы, начала стихать. Подул студеный ветер. В просветах между тучами замигали звезды. Харидимос запрокинул голову.

– Время еще есть, – заметил он. – Только-только полночь миновала. Давай спрячемся от ветра вот тут, под скалой, да выкурим по цигарке.

– Ты что, устал?

– Конечно! Кости-то старые ломит.

Старик решил пуститься на хитрость: он ничуть не утомился, просто ему было скучно топать в темноте и молчать. Козмас достал сигареты, угостил Харидимоса. Но тот не знал, за что языком зацепиться. Все деревенские новости спутнику хорошо известны, а про Мегалокастро он сам ничего не знает. Вдруг на память пришел его собственный покойный дядя Андрульос… Этот европейский хлыщ задирает перед ним нос, а попробовал бы так заноситься перед своим дядей? Да он по сравнению с ним – тьфу! Точно так же, как Михалис ничто в сравнении с Андрульосом…

Харидимос несколько раз жадно затянулся и затушил сигарету. Окурок обжег пальцы, но он его не выбросил.

– А ведомо ли тебе, хозяин, какой зверь самый сильный на свете? Думаешь, лев? А вот и нет. Человек! И не потому, что сражается, убивает турок, как твой дядя. Не потому, что с помощью дьявола изобрел оружие, а вот почему… Был у меня дядька, упокой, Господи, его душу! Звали его Андрульос. Коротышка – пол-аршина ростом! И ходить не ходил, как люди, а подпрыгивал, ровно кузнечик. А голосок у него тонюсенький был, его за то даже оборотнем прозвали. Лекари говорили, не жилец он на этом свете: мол, в почках у него камни. А дядьке хоть бы что! Как-то раз взял он кирку, вышел за деревню и начал долбить огромную гору Венерато. Год долбит, два, три… Односельчане, ясное дело, над ним потешались:

– И чего ты, Андрульос, так на эту гору взъелся?

– Да, – говорит он, не отрываясь от работы, – извести ее хочу.

Те – ха-ха-ха! – едва животы не надорвали.

На четвертый год затеял дядя ставить под горой дом.

– Эй, Андрульос, – говорили ему соседи, – ну зачем тебе новый дом? Ведь это для семейных простор нужен, а ты бобыль!

– Вот построю дом и женюсь, – отвечал он. – Заведу кучу детей, чтоб помогали мне разрушать гору.

– Кто ж за оборотня пойдет? – смеются люди.