– Эй, Тодорис! – окликнул капитан своего племянника. – Да отложи ты ружье, после почистишь! Что скажет твоя безусая милость?

Парень вспыхнул и бросил на дядю гневный взгляд.

– Думаешь, только твоей усатой милости позволено быть мужчиной? И я остаюсь!

– И мы! – вскричали еще двое.

Остальные – человек двадцать – угрюмо молчали.

– Торопитесь, друзья, – обратился к ним капитан Михалис. – Солнце уже высоко.

Красойоргис пошептался о чем-то с соседями, встал, приложил руку к груди.

– Простите нас, братья, – произнес он сдавленным голосом. – У нас жены, малолетние сыновья, незамужние дочери… Как их бросишь?.. Мы пойдем.

– Да, – подхватил Мастрапас, – простите нас.

– Незачем прощенья просить! – отозвался капитан Михалис. – Бог свидетель, никто на вас зла не держит. Привет всем землякам. Спускайтесь по одному, потайными тропами. Не мешкайте: когда солнце будет в зените, вам уже не пройти!

– Прощай, капитан, прощайте, братья, храни вас Бог! – раздались нестройные голоса.

– Прощайте! – вымолвил капитан Михалис. – Вы сделали свой выбор. Будь проклят тот, кто попрекнет вас этим. Счастливый путь!

В лагере вместе с Михалисом осталось семеро.

– Нас мало, – заключил он. – Но это даже к лучшему. Здесь собрались самые отважные, те, для кого сердце важней рассудка! Может, и нет пользы в том, что мы погибнем, но не все на свете совершается ради выгоды. Вот такие отчаянные и делают Крит бессмертным!.. К оружию, братцы! Когда будете стрелять, перебегайте от одного укрепления к другому: турки не должны заметить, что нас стало меньше! Ну, с Богом!

Бойцы рассыпались по склону. Капитан Михалис опустился на колени перед своим бруствером и вдруг заметил стоящего поодаль Козмаса.

– Нагнись, а не то пулю схлопочешь! Ты кто такой?

– Твой племянник Козмас.

Капитан сдвинул брови.

– Что ж, рад тебя видеть! – сухо проговорил он. – Только что-то я не пойму, зачем ты сюда явился?

Тот прикусил губу, чтобы не сказать какую-нибудь дерзость.

– Неласково гостей встречаешь, капитан Михалис. Я как-никак тоже мужчина, и к тому ж твой племянник.

– Мужчина тот, кто сражается. Ложись вот здесь, за бруствер, и выкладывай, чего надо! Только покороче – мне некогда лясы точить! – Он в который раз поглядел на небо и крикнул, обернувшись к бойцам, – приготовиться! Заряжай! Без моей команды не стрелять!

Снизу послышались резкие, гортанные выкрики. Козмас прилег на землю и в просвете между камнями увидел, как надвигается на них лавина турок.

– Быстрее, кто тебя послал? – отрывисто бросил Михалис, не сводя глаз с красных фесок.

– Крит! – ответил Козмас.

– Не надо громких слов, грамотей. Говори толком! Никакой Крит тебя не посылал. Крит – это я!

Козмас не стал отвечать. За несколько коротких мгновений он понял, что все заранее приготовленные доводы и уговоры разобьются об эту упрямую голову. Так зачем же ронять себя? Разве он не критянин, разве у него нет гордости?

– Ну, так чего же ты хочешь? – насмешливо спросил капитан Михалис. – Пришел проведать своего дядю? Благодарю!

– Вот именно. А еще сказать ему: да упокоит Господь душу его отца!

Капитан Михалис опустил ружье и перекрестился.

– Да упокоит Господь его душу! – повторил он. – Храбрый был человек! Хорошую жизнь прожил, славно потрудился для Крита и ушел… Ступай и ты с Богом. Здесь тебе не место.

– Ничего не хочешь передать жене, Трасаки?..

У капитана Михалиса вздулась на шее жила. Он только махнул грязной ручищей и отвернулся. Но тотчас по склону прокатился его крик:

– Огонь! Свобода или смерть!

Справа и слева засвистели турецкие пули, ударила небольшая пушка, установленная на скалистом уступе, ядро разорвалось позади капитана Михалиса. Послышался душераздирающий крик, и к ногам их упал окровавленный Каямбис. Он судорожно открывал рот, но из горла фонтаном хлестала кровь, не давая ему говорить.

Внизу заиграли трубы, раздались воинственные кличи низами. Вперед с зеленым знаменем Пророка выступили дервиши.

– Бей, ребята! – закричал Тодорис.

Капитан Михалис хотел было поднять Каямбиса, но споткнулся о лежащего Козмаса.

– Ты еще здесь, грамотей?! Уходи, не лезь в мужские дела!

Но тот даже не взглянул на дядю. Теперь, когда он понюхал пороха и крови, в душе у него словно вдруг проснулся гордый нрав отца, деда, всех прославленных предков… Он чувствовал, что сражается уже много лет, что тысячу раз погибал и воскресал!

Капитан Михалис торопливо поворачивал тело Каямбиса, отыскивая рану. Глаза у того на мгновение сверкнули и тут же закатились под лоб, остекленели. Михалис опустил труп на землю.

– Вспомните Аркади, братцы! – крикнул он. – Умрем как мужчины!

Красные фески были уже совсем близко.

– Мы пропали! – завопил Фурогатос, дрожа как осиновый лист.

– Заткнись! – воскликнул Тодорис. Кровь заливала ему лицо, он вытер ее рукавом и, увидев турок прямо перед собой, отбросил ружье. – Стрелять поздно! Давай врукопашную!

Вытащив отцовский кинжал, он кинулся к дервишу, который бежал впереди всех, неистово размахивая ятаганом, но сразить его не успел: пуля попала ему в сердце, и Тодорис рухнул навзничь.

– Эй, привет вам, орлы! – раздался сверху высокий голос. – Рад тебя видеть в добром здравии, капитан Михалис!

– Вендузос?! Ты откуда? – закричал командир, и глаза у него загорелись радостью.

– Я вернулся, как и надлежит Вендузосу. Бери свои слова обратно, капитан!

– Беру, беру, прости, брат! Вставай со мной рядом!

Тот спрыгнул со скалы, но сразу упал с пробитой головой.

У капитана Михалиса защемило сердце. Он схватил убитого, поцеловал в лоб, его борода и усы окрасились кровью. Разогнувшись, Вепрь снова увидел Козмаса и взмахнул кулаком.

– Сказано тебе – убирайся! Еще успеешь!

– Нет! – Козмас подался вперед, схватил ружье Каямбиса, надел на себя его патронташ, вытащил из-за пояса убитого кинжал.

Капитан Михалис оторопело смотрел на него.

– Ты что, с нами?

– С вами?

Лицо неистового командира прояснилось, не сдержав своих чувств, он обнял племянника.

– Молодец, грамотей! Правильно! Крит бессмертен!

В небе громыхнули раскаты, сливаясь с криками птиц – стервятников, слетевшихся на трупы.

Фурогатосу стало мучительно стыдно за недавнюю трусость. Теперь смерть казалась ему желанной: ведь она смывает любой позор. Он перекрестился, выхватил кинжал и, не пригибаясь, бросился на врага. Несколько турок окружили его, но он отбивался как лев. На одного человека навалилась целая толпа, сбила с ног, пригвоздила к земле, и какой-то дервиш, поставив колено ему на грудь, прирезал его, как барана.