сделать вас богатыми. Тем не менее, как вы сами признаете, у вас нет ничего, что вы могли бы показать людям, кроме ваших прекрасных семейств, которыми вы справедливо можете гордиться.

Если же говорить про обучение, то разве наш мудрый наставник не преподал нам, что оно бывает двух видов: при одном из них мы овладеваем тем, что уже немного понимали и знали, а при другом постигаем, каким образом нам познать то, о чем мы раньше вообще не имели представления?

Поэтому я твердо решил выяснить, какими путями можно накопить богатство, а узнав об .этом, сделать потом такие поступки своей повседневной задачей и выполнять ее хорошо. Ибо разве не будет мудрым решение наслаждаться прелестями жизни, пока мы пребываем под яркими лучами солнечного света, и предоставить для печалей то время, когда на нас опустится полог тьмы и мы отбудем в вечный мрак, где есть место лишь для иной, духовной жизни?

Я нашел себе занятие писца в зале, где велись расходные записи, и ежедневно долгие часы корпел над глиняными табличками. Шла неделя за неделей и месяц за месяцем, я по-прежнему усердно трудился, но мой доход, который мне следовало бы показать в тех же записях, так и оставался практически нулевым. Скромная пища, одежда и пожертвования богам, а также другие мелочи, которых я не в состоянии припомнить, поглощали все мои деньги. Но решимость не покидала меня.

И вот однажды в дом городского старосты прибыл богатый ростовщик Алгамиш, заказавший себе экземпляр Девятого Закона^. Он сказал мне: “Я должен имегь его через два дня, и если ты к тому времени справишься с задачей, я дам тебе две медные монеты ".

Я трудился весьма усердно, но этот закон был длинным, и когда Алгамиш пришел снова, его задание не было выполнено до конца. Он рассердился, и, будь я его рабом, он избил бы меня. Но, зная, что городской староста не разрешит ему поколотить меня, я не испугался и даже сказал заказчику: “Алгамиш, вы — очень богатый человек. Расскажите мне, каким образом я тоже смог бы стать богатым, и тогда я буду всю ночь прочить клинописью но глине, и когда солнце взоидсг. все будет закончено”.

Он улыбнулся мне и ответил: “Что ж. ты услужливый плут, но мы назовем это сделкой".

Всю ночь я коптел над табличками, не разгибам спины. От дурною запаха чадящею фитиля у меня разболелась голова, а при ею тусклом

свете мои глаза едва могли видеть. Однако, когда утром прищ^ Алгамиш, все нужные ему глиняные таблички были готовы.

“А теперь, — попросил я, — расскажите мне, что обещали”.

"Ты выполнил свою часть нашей сделки, сын мой, — любезно сказал он, — и, стало быть, я готов выполнить свою. Я поведаю тебе то, о чем гм желаешь знать, ибо я старею, а старый язык любит болтать. И когда юность приходит к старости за советом, она обретает у нее ту мудрость что копилась много лет. Но слишком часто юность думает, будто старости ведома только мудрость давно ушедших дней, а от нее, мол, нет ни толку, ни прибыли. Но помни, о юноша, что солнце, которое сияет септ дня, суть то же самое солнце, которое сияло, когда на свет был рожден твой отец, и оно все еще будет сиять, когда последнему из твоих внуков придет время удалиться во тьму.

Мысли юности, — продолжал он, — это яркие огни, которые ослепительно сияют и подобны падающим звездам, что порой блистают в небесах не хуже бриллиантов, но мудрость старости похожа на иные звезды, неподвижные и вечные, которые шлют свои лучи столь неизменно, что моряк вполне может полагаться на них, прокладывая свой курс го бурному морю.

Хорошенько усвой мои слова, ибо, не сделав этого, ты будешь не в силах овладеть той истиной, которую я намерен сообщить тебе, и будешь потом думать, что твой труд был напрасен”.

Затем он проницательно посмотрел на меня из-под своих кустист бровей и сказал низким, не терпящим возражений тоном: “Я нашел путь к богатству, когда решил, что часть всего зарабатываемого мною дается мне на сохранение. И ты поступай так же”.

Он замолчал, но по-прежнему продолжал смотреть на меня взором который, как мне казалось, пронзает меня насквозь. Он больше не проронил ни слова.

“И это что, все?” — спросил я,

“Этого было более чем достаточно, дабы заменить сердце пастуха сердцем ростовщика”, — ответил он.

“Но ведь и так все, что я зарабатываю, дается мне на сохранение, раз ве нет?” — потребовал я уточнения.

“Далеко не гак, — ответил Алгамиш. Разве ты не платишь портному, который шьет тебе одежду? И разве не даешь денег сапожнику, что тачает тебе сандалии? Или ты не пла тишь за то, что ты ешь? Да и вообще

unwun НЫ WMTL ц RamJII/iufl uumwv ■ '»— 1 1 1.......1 И КИЧШ^

своего дохода за прошлый месяц? А в прошлом году? О, глупец! Ты платишь каждому, кроме самого себя. О, тупица! Да ты же работаешь на других. Точно так же поступает усердный раб, который трудится лишь за то, иго его хозяин дает ему еду и одежду. Если бы ты действительно сохранял для самого себя хотя бы одну десятую часть из всего, что ты зарабатываешь, то сколько бы ты имел через десять лет?"

Мое знание исчисления цифр оставалось со мною, и я ответил: "Ровно столько, сколько я зарабатываю за один год”.

“Это только половина правды, — парировал Алгамиш. — Каждая золотая монета, которую ты сэкономил, становится рабом, который трудится на тебя. Каждый медяк, который она заработает, — это ее ребенок, который тоже способен потрудиться и заработать для тебя. Если ты станешь богатым, то все, что ты сэкономишь, будет зарабатывать тебе деньги, и дети сэкономленного тоже должны будут работать на тебя, так что все вместе они принесут то изобилие, которого ты пламенно жаждешь.

Может, ты думаешь, будто я обманываю тебя и недоплачиваю за твой тяжкий труд на протяжении долгой ночи, — продолжал он. — Но на самом деле я плач)' тебе тысячекратно, если только у тебя хватит ума уловить и