Для меня, изнывавшего в ожидании студентов из Инсбрука, время словно остановилось. Но ожидание окупилось сторицей. Я получил в подарок две рубашки из какой-то невероятной синтетики и столь же невероятного цвета – ярко-малинового и ослепительно-золотого. А кроме того – какой-то огромный, с консервную крышку от трехлитровой банки, зеленый американский значок, множество жвачек и, главное, каучукового ужа, которого можно было, свернув, зажать в кулаке, а затем, поднеся поближе к лицу намеченной жертвы, кулак разжать. Уж, извиваясь, вырывался на свободу, а жертва отпрыгивала, извиваясь от страха и отвращения. Это была рискованная шутка, эффект неожиданности которой многократно усиливался отсутствием подобных игрушек в советском торговом ассортименте. Помню, как жена замечательного историка и писателя Натана Яковлевича Эйдельмана от страха слетела с лестницы и чудом не переломала ноги в подмосковном дачном Кратове, когда ее дочка, поступавшая летом того же года вместе со мной на истфак МГУ, продемонстрировала ей моего ужа…

* * *

Моя радость по поводу новых сокровищ длилась недолго. Вернувшиеся из Австрии путешественники пришли к нам в гости рассказать о поездке. Побывать в капстране для советского человека было не меньшей экзотикой, чем для паломника XIX века добраться до Иерусалима или Мекки. Приехавший «оттуда» долго излучал свет сокровенного знания, и рассказы о поездке входили в круг его официальных и неофициальных обязательств перед согражданами. Конечно, все знали, что и как можно и нужно рассказать об «их нравах» на официальном собрании коллектива, а о чем и как – только в дружеском кругу.

Так вот, возбужденные путешественники пришли в гости к моим родителям. К рассказам я не очень прислушивался. Мой взгляд, как магнитом, притягивал лацкан кожаного пиджака ездившего вместо мамы молодого преподавателя Славы, из ее же бывших студентов. На нем красовался невиданный значок: на подбитом пушистой тканью круге с черной патиной серебрился миниатюрный, тщательно выполненный рельеф – танцующая пара в тирольском наряде с какой-то подписью под ней и датой начала ХX века.

У меня, давно приобщившегося к коллекционированию старинных монет и икон, сердце заколотилось, как у охотника, почуявшего добычу. И – упало, когда в ходе разговора выяснилось, что значок – якобы семейная реликвия – был подарен захмелевшим на дружеской попойке австрийским или немецким исполнителем народных танцев не Славе, а студенту из челябинской делегации, который вез его мне. Ушлый Слава выменял у него серебряное сокровище на унылый американский значок – консервную крышку, который мне теперь еще более опостылел.

Но все проходит. Горечь несостоявшегося маленького счастья тоже улеглась, и вся эта история благополучно забылась. И не вспомнилась бы, если бы спустя четыре десятилетия бывший подросток, а теперь солидный мужчина с безошибочными приметами возраста не встретился вновь с таким же значком – на мюнхенском блошином рынке.

* * *

Дело было так. 13 марта 2015 года, в пятницу, поеживаясь от рассветной прохлады и мистически неблагоприятной комбинации цифр и дня недели на календаре, я бродил по блошиному рынку. К тому времени у меня уже было несколько знакомых завсегдатаев-торговцев, у которых я что-то приобретал. И вот у одного из них, Луки, жгучего итальянца с пиратской внешностью, добротным товаром и бесстыдно высокими ценами, я увидел серебряный значок – танцующая пара в тирольском наряде на фоне Альп и с эдельвейсами под ногами, в нижней части значка надпись по-немецки: «С[оюз] по охр[ане] горн[ых] (народных) кост[юмов] Вюрмзейский клан, Димендорф 1910» (см. ил. 93, вкладка). Но итальянец хотел продать мне значок в комбинации с ненужной мне римской легионерской фибулой по чувствительной для моего кошелька цене, и я отказался. У другого профессионального торговца антиквариатом, цены у которого меня не устраивали, я нашел целое собрание подобных значков, среди которых оказался и с точно такой же иконографией. Но значок был медный посеребренный, цена завышенная. Я развернулся и ушел.

На следующий день, в субботу, я опять был на рынке. Подойдя к владельцу медного значка, спросил, не продан ли он, тем самым нарушив важное правило – не демонстрировать заинтересованности в покупке. Тот картинным жестом выложил значок. Но цена была названа вдвое выше пятничной. Я изумился и напомнил вчерашнюю цену. Торговец возмутился и заявил, что должен быть сумасшедшим, чтобы продавать так дешево такую вещь. Говорить больше было не о чем.

Когда я вновь заглянул к итальянцу, оказалось, что он, до того как развернуть собственный прилавок, сделал круг по рынку в поисках интересных вещей и был свидетелем моей несостоявшейся покупки медного значка. Расщедрившись, он предложил мне купить серебряный значок по цене, которую с меня накануне спрашивали за медный. Я обещал подумать. Перед уходом с рынка я вновь зашел к итальянцу. Значок приобрести я был готов, но денег у меня уже не хватало. В результате он взял с меня задатком смешную сумму и вручил значок, полагаясь на мою порядочность. Долг я доплатил через неделю.

* * *

Недолго порывшись в интернете, я выяснил, что мое приобретение – членский значок участника одного из многочисленных объединений, создававшихся в альпийской Верхней Баварии с 1880–1890-х годов с целью охраны народных костюмов и, шире, народной культуры, включая песни и танцы. В Димендорфе фольклорная организация была основана в 1910 году и принадлежала к их числу.

«Союз по охране горных народных костюмов» возник на волне формирования национализма XIX века, который проявлялся в растущем интересе к прошлому, к народной культуре, читай – в изобретении традиций[606] и культуры, которой народ следовало обучить. Не случайно в национал-социалистической Германии приветствовались подобные фольклористские объединения, пестовавшие национальную гордость и солидарность.

Владельца серебряного значка и его близких давно нет в живых. На блошиный рынок попадают вещи осиротевшие, у продавцов, как правило, к ним нет эмоциональной привязанности. Кто носил этот значок? Как он жил? Когда умер? Мелькнула ли у него мысль, что благое намерение оберегать «народные истоки» может наделать много бед, когда исчез сосед неарийского происхождения, пришла похоронка с Восточного фронта или на постое оказались солдаты, говорящие на чужом языке?..

Для меня это приобретение – предмет, наполненный многими смыслами. Помимо прочего, он символизирует выполнимость детской мечты и вселяет веру в конечное торжество справедливости. И он учит скромности и упорству: нам неведомо, куда приведут наши шаги. Но это не значит, что шагать не нужно, даже если всегда найдутся те, кто захочет нашими благими целями злоупотребить.

Даня, Боря и граница

Однажды со мной приключилась такая история. Ко мне в Челябинск приехал в гости Бернхард – мой старый друг из бывшей ГДР – с женой Идой. Мы дружили уже более 10 лет, с тех пор как я в 1981 году впервые побывал в Восточной Германии, где Бернхард был сопровождающим нашей туристической группы. Мой друг – огромный, ростом выше двух метров и весом более сотни килограммов тюрингец с жутким диалектом из местности на самой границе с Баварией. Он обладает неистребимыми чувством юмора и верой в возможность установления справедливого порядка на Земле. Встреча в Москве и Челябинской области, с которой связана эта история, состоялась в начале 1990-х. Еще года не прошло с распада СССР, в стране царил бардак, на улицах совсем недавно появились киоски с паленым алкоголем и косматые бомжи, которые казались моим гостям исконно русскими мужицкими типами.

В обстановке новой рыночной свободы всем хотелось немного подзаработать, и казалось, что это совсем просто. Бернхард прихватил по моему совету поляроид, чтобы выгодно реализовать его у нас. Но на этой операции разжиться не удалось. А брат Иды оказался более практичным и посоветовал продать в России профессиональную фотокамеру с цейсовской оптикой. Камера продалась хорошо, но что делать с рублями, было неясно. Челябинские магазины стояли пустые. Мы приехали в Москву, где у нас был последний день на экскурсии и покупки. К вечеру накануне отлета у моих друзей оставалась еще довольно крупная сумма в рублях, которая по моему легкомыслию и их неосведомленности была выложена в одном из антикварных магазинов на Старом Арбате за несколько латунных складней и крестов конца XIX века.

* * *

Лишь придя домой и увидев, как Бернхард рассовывает антиквариат по чемодану, заворачивая в штанины джинсов, я начал осознавать осложнения, которыми чревата вечерняя покупка. В международном аэропорту Шереметьево-2 при сдаче багажа – тогда таможенный контроль предшествовал регистрации