подобно художнику, создавать (прошедшую) реальность вспомнилось мне несколькими месяцами позже. Я сидел с компанией екатеринбургских и пермских коллег и друзей в Нижнем Новгороде, в квартире героев моей книги о детском фото. И неожиданно одна из участниц застолья, известная исследовательница советского искусства Галина Янковская произнесла примерно такой тост:

– Смотрите, друзья, как бывает. Однажды Игорь подошел к книжному шкафу, увидел на полке за стеклом детскую фотографию – и написал о ней целую книгу. И вот теперь мы все вместе сидим здесь, за этим столом. Да здравствует фантазия исследователя!

Видимо, историк не реконструирует, а конструирует и, как любит повторять швейцарский военный историк Стиг Ферстер, исследователь прошлого, в отличие от бога, может изменить былое[616]. И если я правильно понял пафос высказывания Галины, творит он не только прошлое, но и настоящее…

* * *

Здесь полезно еще раз коснуться причины вынесения в подзаголовок формулы о недостаточной профессиональной компетенции авторов[617]. Речь идет, конечно, не о признании себя никудышными историком и социологом. Вовсе нет. Два аргумента оправдывают признание себя дилетантами. Во-первых, выбор сюжетов для данного исследования представляет собой вторжение в область, в которой мы оба не являемся специалистами. Во-вторых, в отличие от экспертов, мы не выстраиваем вертикальные иерархические отношения ни с героями книги, ни с ее читателями.

Впрочем, в моей практике это давно наработанный опыт: я в течение довольно долгого времени занимался «не своим делом» – историей фотографии, детства, слухов, запахов, эмоций, хореографии и пр. Для объяснения природы практикуемого мной ранее и вновь заявленного нами в этой книге дилетантизма необходим небольшой исторический экскурс.

Советская система благоволила организации научной карьеры, которой западные коллеги могли только позавидовать. Она позволяла стабильно и упорно, на протяжении многих лет заниматься обозримым кругом тем, не изменяя избранной проблематике и не утрачивая к ней живого интереса[618]. Такой подход ориентировал на то, чтобы копать вглубь, а не вширь, уточнять, взвешивать и перепроверять, терпеливо вплетать все новые аргументы в свое видение сюжетов, избранных в качестве исследовательской ниши, вводить в нее учеников, формировать круг единомышленников и научную школу. Я и сам шел таким путем в 1980-х – первой половине 1990-х годов, полагая, что стезя моя определена раз и навсегда, как у большинства известных мне тогда отечественных историков-современников. Верность теме отличала и моего научного руководителя Валентина Валентиновича Шелохаева, приобщившего меня к истории российского либерализма и многопартийности в поздней Российской империи и остающегося для меня непререкаемым примером и авторитетом. Этим сюжетам были посвящены мои кандидатская и докторская диссертации и полсотни первых публикаций, включая три книги.

Но когда докторская диссертация защищена через 12 лет после окончания университета, волей-неволей растеряешься. И что же дальше? С квалификационными работами было покончено, впереди предстояли самостоятельный выбор исследовательской проблематики и личная ответственность за ее реализацию. Преодолеть растерянность позволили работа и общение с немецкими коллегами и будущими друзьями в Тюбингенском университете в течение года. Я оказался среди историков, жизнь которых организована совершенно иначе. Там необходимо работать над исследовательскими проектами, под которые надо где-то добывать деньги, и не навсегда, а всего на пару лет, писать заявки для получения грантов, участвовать в конкурсах на замещение университетских должностей на ограниченное время, если ты не добился профессорского кресла.

* * *

В результате я разделил судьбу коллег с «несоветской» жизненной траекторией, которые с 1990-х годов стали все чаще встречаться среди молодых, преимущественно столичных российских историков. Выбор между уходом из профессии ради бегства от нищеты и зарабатыванием денег с помощью перехода на грантово-проектную работу в пользу профессии давался непросто и не всем оказался по зубам. Но мне известны десятки коллег, таким способом очень успешно стартовавших в России 1990-х годов[619].

Обнаружилось, что я хорошо чувствую себя в «кочевом» состоянии. Я поменял множество тем, довольно далеких друг от друга, как правило региональных, локальных или микроисторических, и опробовал различные методологические подходы, тратя на каждый проект в среднем по пять – семь лет. У такого стиля работы есть, конечно, свои бесспорные минусы. Погружение в тему, основательность знаний за три – пять лет, конечно, не идет ни в какое сравнение со знанием специалиста, который может воспользоваться привилегией разрабатывать тематическую «жилу» в течение десятилетий. Побочным негативным эффектом проектной работы является и ограниченность возможностей формировать собственную научную школу.

Другими словами, один из главных рисков, которые поджидают историка, регулярно меняющего темы исследования, – обвинение в недостаточной компетентности в той проблемной области, в которой он оказывается временным «попутчиком», то есть в дилетантизме. Я сознательно шел на такой риск в предыдущих проектах. А в этой книге дилетантизм сделан ее программой и включен в название.

* * *

Когда я написал книгу о повседневности в Гражданской войне на Урале[620], я получил много похвальных отзывов, но и был подвергнут критике за недостаточное знание литературы по теме, в частности за игнорирование американской исторической литературы[621]. Я ее действительно проигнорировал, поскольку в те годы даже не читал по-английски и мог воспользоваться только переводами на русский и немецкий языки. Тем не менее признаюсь, я тогда с непривычки обиделся – и совершенно напрасно. Критика была справедливой и предсказуемой. Да и книга в конце концов оказалась громкой и была позитивно воспринята в международном сообществе специалистов по русской революции.

Конечно, российская революция – ключевое событие в советской истории ХХ столетия, достойное изучения на протяжении целой жизни. Многие полагали, что я на этой теме и остановлюсь, и до сих пор считают меня специалистом по ней[622]. Но мне захотелось двигаться дальше. В конце концов, рассудил я, мной сделано достаточно, чтобы теперь самостоятельно решать, о чем писать книги.

У автора невероятно насыщенной рецензии на мое автобиографическое исследование[623] Ильи Кукулина в ходе чтения возникло множество ассоциаций с литературными и научными текстами, о существовании многих из которых я, каюсь, в тот момент и не подозревал. Критик справедливо заподозрил, что моя эрудиция весьма ограниченна, что не отменило его высокую оценку книги:

Возможно, Нарский не знал о части перечисленных произведений или даже ни об одном из них, но он отреагировал на нынешнюю социокультурную ситуацию аналогично тому, как это сделали Рубинштейн, Херсонский и Брускин[624].

Я признателен Илье, который поиском достойного места для моего детища попытался, как он остроумно выразился, превратить «Нарского в себе» в «Нарского для себя».

Рецензий на мою книгу о советской танцевальной самодеятельности[625] пока не появилось. Но если они появятся, я должен быть готов к критике за дилетантизм: я ведь не хореограф, не учитель танцев и не балетный критик.

* * *

Название книги о блошином рынке подчеркивает дилетантизм авторов, но это любительский подход особого рода. Оставаясь специалистами в сфере наук об обществе и культуре относительно подходов к избранной проблематике, мы обратились к теме, не будучи ни профессиональными торговцами, ни профильными коллекционерами. Правда, и те и другие в свою очередь, как выясняется, в отношении старины и обращения с прошлым на блошином рынке чаще всего сами являются самоучками, что не умаляет значения их деятельности. Остается надеяться, что многолетняя научная работа, неплохо развитая исследовательская фантазия и практический опыт пребывания на блошином рынке компенсируют дефицит основательной эрудиции в теме и что, не будучи специалистами по блошиному рынку, мы все же сможем внести посильный вклад в изучение территории приватного обращения с прошлым, пока еще мало исследованной историками.

Мне жаль, что мое «скитальчество» по «нерелевантным» темам удручает и разочаровывает моих добрых друзей из числа коллег, включая моего научного руководителя, по мнению которого я мог бы успешно решить какую-нибудь важную историческую проблему. Мне кажется, что в науке важно не только закрывать темы, но и открывать их, не только решать, но и находить проблемы, не только отвечать на вопросы, но и задавать их.

Рождение новой культурной истории и нового блошиного рынка

Во введении к этой книге мы говорили о нашей приверженности к «лирической историографии», особенностью которой является активная фигура рассказчика и «экскурсовода» по прошлому. Такой подход предполагает, что автор-историк открыто опирается