В поисках какого-нибудь выплеска после трех месяцев бесплодного нервозного ожидания в начале апреля 1943 г. Хильдегард Пробст взяла полученный от детей на Рождество подарок, блокнот в переплете, и принялась писать мужу. «Я хочу сделать из этого дневник, – объясняла она ему или себе, – как замену письмам, поскольку мне более некуда писать тебе. Хочу сказать тебе в нем то, что написала бы в письмах, чтобы проложить мостик к временам, когда ты снова будешь с нами. Ибо я продолжаю твердо верить, что однажды ты вернешься». Она старалась отмечать все важные новости средневекового городка Мюльхаузен в Тюрингии. Магазины и лавки закрылись в рамках мероприятий «тотальной» войны по Геббельсу, а Хильдегард рассказывала о погибших на войне, часто лишь упомянутых в газете, а как-то говорила об «очень трогательных похоронах», сплотивших всю общину, с подразделением солдат, давших залп над пустым гробом. Семьям пропавших без вести подобная честь не полагалась[720].

Но время шло. Трое их детей, сообщала Хильдегард в Духов день, «живут без груза на плечах и ничего не знают о моей печали. А если они случайно и видят мои слезы, то хотят утешить меня, говоря, что папочка однажды вернется домой». Старший сын Карл Хайнц начал принимать на себя ответственность и вести себя как подобает взрослому, к чему так призывал его отец. Парень устроился подмастерьем на завод фирмы «Юнкерс» в Дессау. Еще спустя месяц, в середине июля, Хильдегард по-прежнему с удивлением получала назад письма, написанные мужу еще до Рождества 1942 г. В день рождения Фрица, 17 августа, она украсила его фотографию розами, чего никогда раньше не делала, и с завистью думала о семьях солдат из Африканского корпуса: все 250 000 человек, сдавшихся в плен американцам в Тунисе в мае, присылали письма домой[721][722].

Многие другие жены и матери продолжали жить дальше так же, как Хильдегард: собирали и отправляли детей в школу, писали семьям других солдат, числившихся пропавшими без вести, иногда отсылая круговые «письма счастья». Дни рождения и годовщины бракосочетания, даты призыва и последней побывки отмечались как праздники; маленькие подарки и фотографии, приходившие домой с фронта, располагались на видном месте. В то время как столярные инструменты мужа-краснодеревщика покрывались пылью в мастерской, Хильдегард Пробст, как некоторые другие ей подобные, пыталась сохранить близость с супругом через обращение к нему на страницах дневника. Им досталась вдовья доля без вдовства – горечь утраты без панихиды. Без публичного признания, без утешения со стороны общества и без пенсий они так и оставались в состоянии неопределенности.

15 февраля 1943 г. в Германии ознаменовало собой установление новых возрастных границ военной мобилизации. 15- и 16-летних мальчишек из 6 и 7 классов гимназии и средней школы приводили к присяге в качестве вспомогательных сил ВВС и ВМФ. Когда они снимали униформу гитлерюгенда и облачались в солдатскую, а потом приносили присягу на верность фюреру, многие бились в экстазе. Как писал один школьник из Кёльна, тот «судьбоносный день» наполнял его «чувством гордости, ибо я знаю, что мне тоже доведется принять участие в обороне родины». Среди двух первых когорт находились Ганс Дитрих Геншер из Рейдебурга в Саксонии, ставший много позднее министром иностранных дел ФРГ; будущий романист Грасс из Данцига и семинарист Йозеф Ратцингер из Траунштайна в Баварии, сделавшийся римским папой Бенедиктом XVI. В зенитных батареях, или зенитках (Flak), как их называли повсеместно, служило такое количество мальчишек школьного возраста, что их даже прозвали «поколение зенитчиков» (Flakhelfer[723]), хотя в действительности главным образом в их число попадали обучавшиеся в гимназии представители средних классов. К концу войны призвали новые когорты – ребят 1929 и 1930 гг., в том числе автора социальных теорий Юргена Хабермаса и будущего канцлера Гельмута Коля. Призыв подростков стал первым шагом из серии мероприятий по усилению гражданской обороны, которые и в самом деле заставили немцев в тылу на практике узнать, что такое не просто война, а война «тотальная»[724].

В Гамбурге 16-летний Клаус Зайдель, сын школьного учителя, поступил в состав орудийной прислуги зенитной батареи, дислоцированной посреди городского парка. В Берлине Ганса Иоахима M. со всеми остальными одноклассниками послали на аэродром. В то время как юноши радовались обретенной свободе и взрослой ответственности, родители жаловались на нехватку возможностей навещать детей и их редкое появление дома. Пресса спешила уверить родителей, что им не стоит беспокоиться, ибо никто не заставит мальчишек делать вещи, которые им не по силам, а тем временем напоминала самим юным солдатам об их относительно привилегированном положении по сравнению со сверстниками, поступившими в ученики на производство. Помимо прохождения военной подготовки под руководством военнослужащих люфтваффе и ВМФ и с идеологическим инструктажем гитлерюгенда, подросткам полагалось продолжать школьное обучение, но уже по довольно гибкой схеме. Один отец буквально пришел в бешенство после посещения родительского собрания в гимназии в Кёльне-Мюльхайме: «Лично я нахожу все это дело полностью возмутительным, – писал он служившему на фронте старшему сыну. – Сотни и тысячи сильных молодых мужчин, как мой коллега П., шатаются вокруг и уклоняются от службы, а вместо них хватают детей, с которых вчера только сняли подгузники». Но старший сын не разделял такого мнения: даже если оставить в стороне «всю эмоциональность», наставлял он отца, правильно будет, «если не только сыновья сегодня должны выполнять свой долг, становясь солдатами, но и родители тоже, позволяя им делать то, что нужно, причем всецело поддерживая и в духе безоговорочного выполнения долга»[725].