Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подготовка и сосредоточение сил для атак на Эссен начались еще в предыдущем году, когда 30–31 мая 1942 г. британские ВВС провели первый рейд «тысячи бомбардировщиков» против Кёльна – демонстрационную акцию, ради которой в боевой строй поставили даже учебные самолеты, с целью показать британскому Министерству ВВС потенциал бомбардировочного командования в случае предоставления ему соответствующих ресурсов. Как писал впоследствии редактор одной кёльнской газеты, любой, кто ходил по улицам, осознавал, что «прошедшим днем он простился с родным Кёльном». В отличие от Эссена, неразличимого среди застроенного ареала Рурской агломерации, найти Кёльн не представлялось трудным. Готический кафедральный собор с его устремленными ввысь шпилями-близнецами на левом берегу широкого Рейна, серебром блиставшего в ночи, служил отличным ориентиром. Даже когда армады шли не на сам город, самолеты поворачивали над ним на восток для бомбардировок промышленных центров Рура или на юг – в направлении более удаленных объектов вроде Нюрнберга[730].
В конце февраля 1943 г. одна молодая женщина сетовала: «Англичане сводят нас с ума!» Каждый день и каждый вечер «тревога – три, четыре, пять раз и больше». 28 февраля Хайнц Реттенберг насчитал пятисотую тревогу с начала войны и подытожил: «Мы смертельно устали». Многие люди попросту засыпали, едва опустившись на стул где угодно – в трамвае, в приемной у врача или в государственном учреждении. На площадях возводились ужасного вида бараки, предназначенные в качестве экстренного приюта для лишившихся жилья после бомбежек. Розали Шюттлер отмечала множество заколоченных досками магазинов, женщин – водителей грузовиков и вагоновожатых трамваев и бесконечные горы обломков в Ноймаркте, где два экскаватора засыпали мусор в кузова машин, ездивших по трамвайным путям. Город стремительно пустел – его население сократилось с 770 000 до 520 000 человек, поскольку люди искали прибежища в ближайших городках и селах. Пригородные поезда не справлялись с потоком пассажиров, возросшим на четверть миллиона человек, поскольку те каждый день пытались попасть кто на работу, а кто в школу. Еще до начала развернутой британскими ВВС «битвы за Рур» швейцарский консул в Кёльне Франц Рудольф фон Вайс красноречиво оценивал моральный дух гражданского населения словами: «сильно ниже нуля»[731].
По мере того как размах британских бомбежек увеличивался на протяжении весны 1943 г., Розали Шюттлер имела возможность каждую ночь «наблюдать жестокую игру над Руром» из своего дома в юго-восточном пригороде Рат-Хоймар. Кроме того, она слышала, что налеты на водохранилища и дамбы на Мёне и Эдере в ночь с 16 на 17 мая вызвали «невероятный потоп», «уничтожили целые села и привели к гибели огромного количества людей». Сколько всего человек лишились жизни, она могла лишь гадать: хотя в газетах напечатали данные о 370–400 индивидах, слухи множили и множили число погибших, доводя его до 12 000. Когда в ночь на 24 мая британцы ровняли с землей Дортмунд, грохот бомбежки и бой зениток слышали даже в Кёльне; сначала горизонт освещали трассеры и ракеты, а потом появилось глубинное сияние, по мере того как там, далеко, на удалении в 80 километров, разгорались огромные пожары. По заключению швейцарского консула, налет произвел «глубочайшее впечатление» на население, не в последнюю очередь из-за нарушения в его глазах противником еще одного правила «честной игры»: из-за взорванной накануне дамбы на Мёне вода затопила бомбоубежища в Дортмунде и люди лишились возможности спрятаться[732].
По мере приближения годовщины налета тысячи бомбардировщиков жители Кёльна боялись ложиться спать в ожидании повторения «большого бума». Но на сей раз мишенью сделался Вупперталь. В ранние часы воскресенья 30 мая 13-летний Лотар Карстен нацарапал в дневнике: «В полночь, в двенадцать часов, раздались сирены. Ничего нового – просто переворачиваешься на другой бок и спишь дальше». Он повторял то, что и все прочие горожане: «Томми не найдут Вупперталь. Мы находимся в долине, и ночью над городом лежит густой туман». К счастью, его отец поднялся и разбудил семью. Когда посыпались первые бомбы, они побежали в подвал. Мать захватила тренировочные костюмы, но в спешке забыла чемодан с важными документами. Как только стало можно выйти наружу, Лотар тотчас присоединился к соседям, которые образовали живую цепь и передавали из рук в руки ведра с водой, пытаясь потушить пожары; водонапорную башню накрыло бомбой, поэтому колонки не работали. «Горизонт весь кроваво-красный», – написал Лотар позднее тем же утром. Всего 719 самолетов, в основном четырехмоторные бомбардировщики, успешно отбомбились по восточному концу сильно растянутого в длину Вупперталя; пожары охватили центр древнего городка Бармен и уничтожили в нем ни много ни мало 80 % зданий. На протяжении нескольких следующих дней Лотар Карстен не находил времени для дневника. Вместе с другими мальчишками из гитлерюгенда он помогал пострадавшим спасать имущество и бегал туда и сюда с сообщениями[733].
Когда два сотрудника СА в Бармене попытались утешить женщину, плакавшую возле руин дома, похоронивших ее сына, невестку и 2-летнего внука, она обернулась к ним и закричала: «Коричневорубашечники виноваты в этой войне! Шли бы на фронт и сделали так, чтобы англичане не явились сюда». Бармен оказался совершенно неготовым к налету. До Розали Шюттлер докатились рассказы о том, как объятые пламенем люди «бросались в Вуппер, чтобы сбить огонь». За одну ночь погибли 3400 человек – самые большие потери во время одного налета на тот момент. Сам по себе Вупперталь не служил главной целью для бомбардировочного командования, его начальство лишь стремилось вынудить немцев перебрасывать с места на место зенитные батареи, ослабляя ПВО промышленных центров Рура[734].
Внимая постоянным призывам властей ко всем неработающим покинуть Кёльн, Розали пришла к выводу о намерении правительства «пожертвовать Рейнской областью». В самом городе установилось странное спокойствие. На протяжении двенадцати суток сирены молчали, а вокруг ходили самые разные слухи. Поговаривали о «тайном соглашении» между правительствами и о союзнической листовке, где будто бы говорилось, что Кёльн решено пощадить, поскольку уехавшие в эмиграцию евреи «хотят жить там опять». Такие разделяемые многими фантазии способствовали созданию в умах людей прочных связей между преследованием евреев и союзническими бомбежками. В ночь с 11 на 12 июня сирены завыли вновь, но на этот раз бомбардировщики прошли мимо, и скоро «вспышками засияло» небо к северу от Дюссельдорфа. 15 июня швейцарский консул докладывал наверх: «Мы все тут живем на пороховой бочке, и каждый в Кёльне убежден – следующий крупный налет будет на нас». Люди изо всех сил рвались в железобетонные бункеры. А между тем начали вновь широко циркулировать слухи о предстоящих бомбежках с применением отравляющего газа, что безоговорочно свидетельствовало о резком упадке морального духа населения[735].