Практичный ум короля проявился и при решении еще одной проблемы, касавшейся произведений искусства. В 1921 г. Стамфордхэм написал от его имени канцлеру Казначейства:

К этому моменту огромная покупательная способность Соединенных Штатов проявилась и в том, что многие из находившихся в частном владении сокровищ уже уплыли за океан, так что предложение короля было весьма дальновидным. Однако последующие британские правительства решили эту проблему по-другому — не введением «запретительного» налога, а лицензированием.

«Ездил в „Ковент-Гарден“, смотрел „Фиделио“, — записал король в дневнике. — Какой же он ч-и[129] скучный!» В том же году он четыре раза слушал «Веселую вдову». «В монастырском саду», «Розмари», «Чай для двоих», «Нет, нет, Нанетт!» — все эти мелодии доставляли ему большое удовольствие, хотя король не чурался и классической музыки. «Он просто великолепен, — говорил король после сольного концерта скрипача Кубелика в Сандрингеме, — но все-таки ему не мешало бы подстричься». Типичная вечерняя программа граммофонной музыки начиналась «Ларго» Генделя в исполнении Карузо, далее следовал хор «Аллилуйя», а заканчивался этот домашний концерт записью звуков вечерней зори в Олдершоте.

Музыкальные новации, как правило, вызывали у него раздражение — от американского джаза до опер Рихарда Штрауса. Однажды утром, во время смены караула возле Букингемского дворца, оркестр гренадеров после многомесячных репетиций сыграл отрывки из «Саломеи». Однако король, предпочитавший Иоганна Штрауса, тут же направил дирижеру послание: «Его Величество не знает, что именно сейчас сыграл оркестр, но этого никогда больше не следует играть». Тем не менее по личному распоряжению короля в 1929 г. Делиус стал одним из кавалеров Почета.

Другой заезженной записью, неизменно проигрывавшейся после ужина, была пьеса «Отход транспортного судна» — сентиментальная, волнующая мелодия. Заканчивалась она национальным гимном, при звуках которого все присутствующие в гостиной, включая короля и королеву, вставали. Вообще гимны относились к числу их любимых мелодий, так что Джордж Планк, приглашенный расписать потолок спальни короля в кукольном домике королевы, не долго думая нарисовал на нем беседку из роз, в которой цветы складывались в ноты первой фразы гимна «Боже, храни короля!». В некоторых случаях королю не нравилось, как этот гимн исполняется. «Мне бы хотелось, чтобы музыканты играли помедленнее, — жаловался он сэру Лэндону Рональду в Альберт-холле. Они так спешат, будто хотят побыстрее его закончить, а для меня это очень много значит». Рональд в ответ пояснил, что король Эдуард всегда просил его «играть побыстрее».

Благосклонное отношение короля к театру не распространялось на серьезные пьесы. «Видел „Короля Лира“, — записал он, еще будучи молодым человеком. — Нисколько не понравился». Даже куда более образованная королева Мария лишь в семьдесят семь лет впервые посмотрела постановку «Гамлета». Любопытство привлекло обоих на спектакль «Чудо», в котором дочь герцога Ратлендского леди Диана Купер прекрасно проявила себя в доставшейся ей роли без слов. Однако ее лавры сразу же увяли, когда король пригласил исполнительницу в свою ложу и сказал: «Конечно, Вам не нужно было учить и произносить слова, а это уже полдела». Как и во времена прежних государей, в Балморал иногда приглашались целые театральные труппы. Король был в восторге как от комедий, которые разыгрывали перед ним актеры, так и от их остроумных фраз. «Это правда, что Вам однажды пришлось переодеваться в свинарнике?» — спросил он одного из артистов бродячей труппы. «Да, сэр, — ответил тот, — но, я думаю, это были породистые свиньи».

Король также любил кино, а в последние годы жизни его страсть к кинематографу стала почти единственной. Он с удовольствием смотрел такие популярные фильмы, как «Багровый цвет», однако в угоду жене отвергал все картины, считавшиеся нескромными или с оттенком двусмысленности (во время спектакля «Нет, нет, Нанетт!» королева отворачивалась, чтобы не видеть артисток кордебалета, одетых в совершенно закрытые купальные костюмы образца 1925 г.). Однажды король наложил весьма неожиданный запрет: он не захотел смотреть документальные фильмы о своей империи, поскольку «и так видел и слышал [о ней] достаточно». Все, что касалось кораблей, трогало его сердце, однако и здесь были исключения. Он лично сделал выговор директору Итона за то, что он разрешил показ в своем заведении фильма «Броненосец „Потемкин“». Клод Эллиот, однако, возразил, что мальчикам полезно увидеть новую технику кино, даже если она пришла из Советской России. «Чепуха, — ответил король, — мальчикам как раз вредно видеть мятежи, в особенности бунты на корабле».

Некоторые из подданных короля, несомненно, были разочарованы почти полным безразличием монарха к изящным искусствам, однако гораздо большее их число радовалось его благосклонному отношению к спорту. Когда лорд Брейбурн, губернатор Бомбея, купил скаковую лошадь, чтобы выступать с нею на местных состязаниях, Уиграм сказал ему: «Король совершенно уверен, что губернатор, принимающий участие в местных развлечениях, будет гораздо увереннее чувствовать себя с населением провинции». Скачки являлись одним из немногих публичных мероприятий, где короля можно было увидеть смеющимся: верный признак того, что он мог считаться истинным сыном своего отца.

В вопросе о скачках мнение семьи разделилось. Король Эдуард, трижды выигрывавший дерби,[130] не имел причины как-то препятствовать своим детям, увлекавшимся скачками. В отличие от него королева Виктория была против, потому своему внуку в день его 20-летия направила такое назидательное послание: «Что касается пари и тому подобных вещей, то нет конца череде разорившихся молодых и не очень молодых людей, разбитых родительских сердец и втоптанных в грязь великих имен и титулов». Действительно, разразился настоящий скандал, когда принц Фрэнсис Текский на скачках в Каррике в одном-единственном заезде проиграл 10 тыс. фунтов, так что его зятю поневоле пришлось вмешаться в этот конфликт. После смерти короля Эдуарда многие боялись, что новый суверен или сократит, или вовсе ликвидирует королевскую конюшню. Он, однако, ничего подобного не сделал, движимый как сентиментальными, так и чисто экономическими соображениями. Его отец зарекомендовал себя как один из самых успешных конезаводчиков своего поколения. За все годы он выиграл призов на общую сумму 146 128 фунтов, получил за услуги производителей 269 495 фунтов и еще 77 000 выручил от продаж: в общей сложности почти полмиллиона — а ведь тогда каждый фунт равнялся золотому соверену.