«Граф Ностиц, зять Тугута, давал бал. Суворов отправился в белого цвета мундире и во всех орденах… Карета подъехала к парадно освещенному крыльцу, лестница была уставлена цветами и деревьями, по сторонам стояли дамы, ожидавшие встретить Фельдмаршала.

Выйдя из кареты, Суворов сделал такую непристойность, которая заставила дам отвернуться, между тем как Прошка подал Фельдмаршалу полотенце обтереть руки. После чего Суворов начал входить по лестнице, кланяясь дамам по обе стороны». Даже молодому и неопытному Акинфию Кононову была понятна выходка Суворова, по-солдатски прочистившего нос: «Странное его обхождение и неучтивость на бале у Графа Ностица многие объясняли тем, что он был сердит на Тугута, дочь которого была замужем за Ностицем».

Кононов продолжает:

«При входе в залу он мне отдал свою шляпу, а оркестр, весь составленный из знатных лиц, заиграл "Славься сим, Екатерина". Генерал с лентой Марии Терезии играл на виолончели, баронесса Шлик пела. Она была беременна. Суворов остановился, благоговейно слушал музыку, делая в такт движения головою и рукой. Когда музыка умолкла, он поклонился на все стороны, подошел к певице, перекрестил ей будущего сына или дочь и поцеловал в лоб. Та вспыхнула.

Между тем Граф Ностиц представил Суворова жене. Графиня взяла руку Суворова и открыла с ним бал. Более Суворов не танцовал, а ходил по зале, разговаривая то с одним, то с другим. Хозяин был неотлучно при нем.

Когда же заиграли вальс и пары начали кружиться, Суворов схватил адъютанта своего барона Розена и начал с ним вертеться, но не в такт и в противоположную сторону. Беспрестанно сталкиваясь с танцовавшими, Суворов приговаривал Розену: "Учи меня, учи меня этому умному танцу".

Наконец, запыхавшись, он остановился и, обращаясь к Графу Ностицу, сказал: "Славный танец, умный танец, да вот никак не выучусь, а славный танец!"

В зале было много прозрачных картин, изображавших победы Суворова; он начал их рассматривать и рассказывать Ностицу, что, как и где было. Наконец, подойдя к одной, вскрикнул: "Моро ретируется! Хотите, Ваше Сиятельство, посмотреть, как он ретировался? Вот точно так".

И он побежал из комнаты в комнату, а за ним вся свита, потом в сени, сбежал с лестницы, сел проворно в карету и закричал: "Домой!"».

В декабре 1799 года в Праге оказался шведский военный и государственный деятель барон Армфельд, сподвижник и любимец покойного Густава III. Армфельд отличился в Финляндии во время русско-шведской войны 1788—1790 годов и сыграл большую роль при заключении мира. Он писал дочери:

«Я видел Суворова несколько дней тому назад в театре. Его слава и странности привлекли туда множество народу. За билеты платили тройную цену. Театр был иллюминирован, и пролог читался в его славу.

Он появился в ложе Эрцгерцога Карла, в австрийском фельдмаршальском мундире и во всех своих орденах. После пролога, равно как и при его входе в ложу, кричали "Ура!" и "Да здравствует Суворов!" с неслыханным энтузиазмом.

Он отвечал: "Да здравствует Франц!" — и несколько раздавал знаки рукою, что не желал, чтоб произносили его имя, но когда это ему надоело, он низко кланялся и кончил тем, что благословил зрителей в партере и ложах. Никто не находил это смешным; ему кланялись, как Папе.

Во время одного из антрактов одна молодая дама далеко высунулась вперед из соседней ложи, чтобы видеть его. Он просил узнать ее фамилию. Ее представили ему, и он протянул ей руку, но она сконфузилась и не дала ему своей. Тогда Суворов взял ее за нос и поцеловал. Публика тогда не могла не смеяться».

Знакомство Армфельда с Суворовым состоялось на обеде у князя-архиепископа, на котором присутствовал высший свет Праги:

«Он заметил меня и мои ордена и приблизился ко мне. После того как Князь Горчаков на его вопрос ответил, кто я, он кинулся ко мне на шею, живо обнял и кричал: "Герой, герой, ты побил русских и очень. Суворов только бил турок, пруссаков, поляков и французов"… Потом он призвал всех своих генералов и свой штаб, представил меня им и кончил следующими словами: "Да, да, он нас крепко побил; это заслуживает уважения. Но он никогда не переставал быть верным своему Королю и отечеству, это заслуживает почтения и удивления"».

Приглашенный на обед Армфельд удостоился доверительной беседы с Суворовым: «Он мне говорил совершенно новые вещи касательно нашего ремесла, которые я никогда не забуду. Если его тактика не совершенна, то нельзя отрицать, что он обладает взглядом и даром уметь пользоваться одержанным успехом или ошибкой неприятеля… Он странный, выражается странно, но всё, что он говорит о военных делах, отмечено печатью великого таланта и глубокого знания… Ты не поверишь, как этот человек, покрытый лаврами и ранами, интересен. Он не дурак, он не чудак, он чрезвычайно глубок и тонок, а в особенности ловок судить о людях и обстоятельствах». Швед приводит показательный пример. На обеде Суворов в присутствии лорда Минто спросил генерала Бельгарда: «Отчего Ганнибал после сражения при Каннах не пошел на Рим?» Бельгард ответил: «Он хотел дать своей армии несколько дней отдыху». — «Нет, — сказал Суворов. — Ему помешал Совет Карфагена. Да и всюду, где есть совет и где дипломаты хотят направлять действия генералов, будет то же самое».

Еще один швед, оказавшийся в Праге, дипломат граф Делагарди записал пророчество русского гения: «Не английские деньги, не русские штыки, не австрийская кавалерия и тактика, не Суворов водворят порядок и одержат победы с желанными последствиями, а справедливость, бескорыстие, которое внесут в политику прямота, порядочность и благородство, привлекающие сердца, — вот чем можно достигнуть всего!»

Великий воин разъяснял самую суть большой стратегии: «Если начинать еще раз войну с Францией, то надобно ее вести хорошо. Если поведут ее худо, то это будет смертельный яд. Тысячу раз лучше ее не предпринимать по-прежнему. Всякий, вникнувший в дух революции, был бы преступником, если бы о сем умолчал. Первая большая война с Франциею будет и последнею».

Эти советы не были услышаны. Зато во Франции победы русского полководца произвели сильное впечатление. Итальянский триумф Суворова ускорил крах режима Директории. Генерал Бонапарт бросил в Египте свою армию, прорвался сквозь морскую блокаду англичан и высадился на юге Франции. Через несколько дней он был в Париже. 28—29 октября (9—10 ноября) 1799 года произошел военный переворот, открывший генералу путь к диктатуре. Поначалу Бонапарт сделался одним из трех членов нового органа высшей исполнительной власти Франции — Консулата. Помимо генерала консулами стали члены упраздненной Директории Роже Дюко и бывший аббат Эммануэль Жозеф Сийес, искушенный политикан, один из организаторов переворота.

Знаменательно, что 28 октября помечен рескрипт Павла о пожаловании Суворову чина генералиссимуса. Успехом переворота будущий император французов был обязан страху, который в правящих кругах республики поселил русский полководец Суворов.

Ростопчин поспешил поделиться с генералиссимусом оценками новой ситуации во Франции. «Теперь весьма важно знать, — писал он 23 ноября, — какой оборот возьмет новое, но сильное республиканское правление и чего захочет Бонапарте. Если оставят его в живых, то из двух он, верно, изберет одно: быть Кромвелем или возвесть на престол Короля, потому что человек этого разбора, ознаменовав жизнь свою делами военными и политическими и быв завоевателем и царем Египта, не захочет быть орудием какого-нибудь Си[йе]са или ему подобного скареда».