Суворов не скрывал неудач, которыми закончилась блестяще начатая кампания 1799 года, и недвусмысленно давал понять, что австрийское руководство, вступившее в переговоры с противником за спиной союзников, совершило предательство. И совсем не случайным кажется маленький эпизод, завершивший монолог Суворова.

«Далее он рассказал о том, как один из его адъютантов, который тут же находился, упал в пропасть и нимало не ушибся. "Знаете, — сказал он мне, — кто его вытащил оттуда? Чорт, потому что он Франкмасон"».

Игравшие видную роль во Французской революции масоны имели влиятельных сторонников в правящих кругах стран — участниц коалиции.

Замечателен портрет русского полководца, оставленный в воспоминаниях маркиза:

«Суворов обладал глубокими сведениями в науках и литературе. Он любил высказывать свою начитанность, но только перед теми, коих считал способными оценить его сведения.

Он отличался точным знанием всех европейских крепостей, во всей подробности их сооружений, а равно всех позиций и местностей, на которых происходили знаменитые сражения.

Он говорил много о себе и о своих военных подвигах; по его словам, "человек, совершивший великие дела, должен говорить о них часто, чтобы возбуждать честолюбие и соревнование своих слушателей".

Обладая военным гением, он судил о действиях с высшей точки зрения. Мне часто доводилось слышать от него следующие суждения: "Получив повеление Императора — принять начальство над армией, я спрашиваю у него, какими землями он желает овладеть? Затем соображаю мой план действий таким образом, чтобы вторгнуться в неприятельскую страну с различных сторон многими колоннами. При встрече с неприятелем я его опрокидываю: это дело солдатское; полководец же, составляя план действий, не должен ограничивать его атакою какой-либо позиции. Неприятель, сторожа существенно какой-либо важный пункт, будет обойден с фланга и даже с тыла и для противодействия вторжению в его страну должен раздробить свои силы"».

Беседы велись на французском. Возможно, маркиз что-то недопонял (император Павел только один раз поручил Суворову командовать армией), но главное схвачено верно: русский полководец стоял за активную наступательную стратегию. Его цель — не просто разбить неприятеля («это дело солдатское»), а победой закончить войну.

Русская армия двинулась через Швабию в Чехию. В Праге Суворов, восторженно приветствуемый жителями, окруженный почтительным вниманием австрийских военных и европейских дипломатов, жил в отеле Витмара, который стал местом паломничества. Шли напряженные переговоры о судьбе коалиции.

Фукс вспоминал:

«На святках в Праге провел Князь время очень весело. Он завел у себя на банкетах святочные игры: фанты, жмурки, жгуты, пляски и проч. Мило было смотреть, как престарелый седой Военачальник бегал, плясал, мешался в толпе своих подчиненных и с какою точностию исполнял то, что ему назначалось делать, когда его фант был вынут.

Все знатнейшие Богемские дамы, Австрийский Генерал Граф Бельгард, Английский посланник при Венском Дворе Лорд Минто и множество иностранных путались в наших простонародных играх. Мы все восхищались, были в то время будто на родине. Но это была последняя песнь лебедя на водах Меандра: в Кракове ожидали его немощи и телесные, и душевные, ускорившие кончину знаменитой его жизни».

В рассказе Фукса главное перемешано с второстепенным. Более удачно нарисовал картину пребывания Суворова в Праге Акинфий Никитич Кононов, назначенный к генералиссимусу ординарцем от кавалерии:

«— Ты какого полка? — спросил меня Суворов.

— Драгунского Шепелева, — отвечал я. Тогда полки именовались по фамилиям своих шефов.

(Павел I переменил не только форму русской армии по образцу прусской, но и, подражая своему кумиру Фридриху, названия полков: со времени появления регулярной армии они звались по месту своего формирования, теперь — по имени шефа полка. Частые перемены шефов приводили к неразберихе.)

— Я этого не знаю, — сказал Суворов, услышав ответ нового ординарца. — Как полк назывался прежде?

— Санкт-Петербургский драгунский.

— А, знаю, знаю, славный полк, богатыри! Я тебе расскажу, какой он славный, ты еще не служил тогда.

И Суворов рассказал одно дело, в котором полк отличился. Потом с подобным же вопросом обратился он к пехотному офицеру, разговаривал с ним также ласково и затем вышел в другую комнату, куда входили приезжавшие по службе генералы, штаб и обер-офицеры — все без доклада.

Между этим временем подошел ко мне сын Главнокомандующего Князь Аркадий Александрович и сказал: "Если войдет сюда австрийский генерал большого роста с звездою Шведского меча, доложите об нем батюшке".

Генерал не замедлил явиться, и я доложил о нем Фельдмаршалу. Суворов поспешно вышел в залу, а за ним и все бывшие у него.

"Ах! Здравствуйте, храбрый генерал", — громко говорит Фельдмаршал, схвативши стул, который поставил пред гостем. Потом встал на этот стул, обнял генерала и, обратившись к присутствующим, продолжал: "Это великий человек, великий человек! Он вот (там-то) и меня не послушал".

То же повторил он по-немецки для не понимавших русского языка. Австрийский генерал побледнел, но Суворов уже более с ним не говорил, а подходил то к одному, то к другому из находившихся в комнате. Наконец, он быстро повернулся на одной ноге и, сказав: "Прощайте, прощайте, господа!" — скрылся. Все расхохотались».

В этой забавной сценке таился важный смысл. Гневу Павла I на союзников из-за их коварства не было предела. Английские и австрийские правящие круги всполошились, начались многоходовые переговоры с целью убедить российского императора не покидать коалицию. Император Франц, посылая в Прагу фельдмаршал-лейтенанта графа Бельгарда, отличившегося в Итальянской кампании и заслужившего одобрение Суворова, просил принять его посланца, «чтобы объяснить Вам важные затруднения, сопряженные с продолжительною остановкою вверенной Вам армии в Богемии и Австрии по причине совершенного истощения Моих наследственных владений от долговременной войны». «Вместе с тем, — писал австрийский государь, — Я поименованному Фельдмаршал-Лейтенанту поручил сообщить Вам для ближайшего обсуждения некоторые мысли о том, как, по Моему мнению, лучше употребить в предстоящую кампанию вверенную вам Русскую армию на пользу общего блага».

«Миссия Графа Бельгарда, — тут же сообщил Суворов в Петербург Ростопчину, — была основана на интригах, клонящихся к единому разведыванию образа мыслей, а притом к старанию нас завязать входом во Франконию каким-либо движением неприятельским, долженствующим быть по движению нашему. Осторожность и вежливость вся была с ним сохранена, но успеху он никакого не имел… По Высочайшей воле я с ним в объяснения не входил, да и неможно было: он мне диктовал, кричал — я поступал тихо, дабы не было налепу, что я Великого Монарха в неудовольствие привел на Венский Двор. Только мог я растолковать, что предлогом продовольствия он нас отсюда гонит».

Не менее показательна другая сценка, описанная ординарцем: